Дневник А.С. Суворина

Вчера был в Эрмитажном театре и смотрел «Гамлета» в исполнении вел. кн. Константина Константиновича. Но у него ни сколько дарования. Сноснее других тень отца и актер, говорящий монолог о Гекубе. Полоний говорил не дурно, но без всякого комизма. Сам Гамлет ни говорить, ни ходить по сцене не умеет. Часто он просто смешон. Тянет, кому-то подражает, очевидно думает, что он что-то даровитое, что он что-то объясняет в этом Гамлете. В одном монологе он ругал короля, обращаясь к его креслу, которое, наконец, изломал. Он при этом поднял голос, рычал, кричал, но во всем этом ни капли души, ни одного тона сердечного. Меня удивило, что он выходил на аплодисменты публики, как обыкновенный актер. Но и аплодисменты были жиденькие, хотя зал был полон, так что многие стояли. Начало было назначено в 2 часа, началось в 3 без десяти минут. Оказалось, у них не было гримера и, вообще, беспорядок у них большой. В антракте я вышел и бродил по комнатам. Публика тоже вышла, но вся держалась в зале, примыкающем к театру. Хожу и вижу Сальвини, который идет по направлению к парадной лестнице. У Волконского я его не видал. Думаю, подойду к нему. Да нет, не надо. Продолжаю ходить. Сальвини возвращается; я подошел к нему и отрекомендовался. Любезности. Заговорили о его сыне, с которым я знаком. «Князь хочет его пригласить на высокий пост. Il faut le passer», — говорит он мне с приятной улыбкой. Наконец, он обращается ко мне с просьбою. Оказывается, он приехал на спектакль вместе с князем Волконским через правленский подъезд, где осталась его одежда. — «Вел. кн. пригласил меня, я не мог отказать ему, но я хочу обедать, мне вечером сегодня ехать, но меня не выпускают. Князя Волконского не могу найти. Хотел уйти через правленский подъезд (entree administratif, как он выражается), — меня не пускают, пошел по парадной, — там никто по французски не знает, и вот я не знаю, что делать. А мне ужасно есть хочется». Я позвал солдата и велел его проводить.

— «Это посол?» — спросил солдат.

— «Актер, но больше посла», — отвечал я ему.

— «Скажите, чтоб мне вызвали карету, князя Волконского», — говорил Сальвини.

Сказал и это. Солдат мне потом сказал, что все сделали: одели и посадили в карету.

Таким образом, я сделал доброе дело — освободил Сальвини от тюремного заключения в Эрмитажном театре, где Гамлета играл наш великий князь.

Я прослушал сцену в театре, где вел. князь полз по эстраде, на которой происходило представление. Все это было глупо и по-детски воистину. Когда король со свитой ушел, великий князь три раза принимался хохотать, и это было еще глупее. И чего им надо, этим великим князьям? Зачем они маленьких Неронов разыгрывают и заставляют себе аплодировать эту челядь петербургскую?

* * *

Сегодня приглашали в главное управление по делам печати. На лестнице, на площадках встретился с Исаевичем. Поговорили. — «Здесь холодно», — сказал Исаевич, — «А мы вас дежурим». Я подошел к двери, она открылась в это время и я нос с носом с Амфитеатровым. — Он был красен, как рак. Никогда так близко я не стоял к нему. — «Здравствуйте, Алексей Сергеевич», — сказал он и протянул руку. Я взял ее. — «А я думал, что вы не хотите меня знать. Я поклонился вам в театре, а вы отвернулись. Вы не заметили». — «Нет, заметил, но вы мне сделали гадость. Не в том она, что вы ушли из газеты. Это — ваше право. И я мог тоже уйти. Но вы распустили обо мне, что я будто бы просил министра внутренних дел или Соловьева, чтобы было запрещено продолжать полемику по студенческому вопросу. Этого никогда не было и не могло быть. Я мог желать бог знает чего. В моей жизни бывали минуты, когда я желал убить человека, отравить его, но я никогда не убивал. Мы с вами ссорились, я ругал вас, однажды мы готовы были броситься друг на друга с ножами (история с Бурениным), но мы говорили и договаривались. Я считаю себя по отношению к вам безупречным». — «Да, вы имеете право сказать это», — сказал он. — «И вы все-таки сделали это. Вы обязаны были поговорить со мной». — «Мне кн. Ухтомский сказал». — «Кн. Ухтомский лгал». — «И В. И. Ковалевский». — «Да у меня есть его письмо, где он говорит совсем противоположное тому, что вы говорите». Он замолчал. — «Я вас любил, Алексей Сергеевич». — «И я вас любил», — отвечал я ему, — «несмотря на то, что ссорился с вами… Это было «род недуга». — «Но я поступил так не без борьбы. Если б вы знали, как мне это было тяжело. Но это было такое нервное время». — «А что со мной было, вы это видели, и все таки не пришли ко мне, не объяснились, а поверили нелепым слухам. Я не способен на то, в чем вы меня обвиняли».

Я мог бы ему сказать, что он продолжал настаивать на этой клевете в «России», что он приписывал мне то, чего я не говорил, напр. уверял, что в то время, когда вся Россия «вопит» о том, чтоб освободили от классицизма, я один будто бы настаивал на этом, тогда как ничего подобного я не говорил. Да мало ли что? Он остался мне должен до 15 тысяч, я ему ни разу не заикнулся об этом долге. Да бог с ним!

* * *