Дневник актрисы

Олег уехал на съемки. Я осталась в Ленинграде. Одесская киностудия прислала мне сценарий под названием «Повесть о первой любви». В этом «кинематографическом» произведении очень «игровая» роль героини и еще очень маленькая роль вожатой Сани Веткиной. Меня приглашали на кинопробу этой, самой вожатой.

Милый Витебский вокзал, который «отправлял» меня в любимые Пушкино и Павловск, на сей раз отправил меня в незнакомую Одессу, а на самом деле — в «начало» другой жизни, потому что съемки Олега — это уже начало конца нашей с ним верной, нищей, но не замутненной никакой нечистотой жизни.

«Солнечная Одесса» — такая зеленая, теплая, возрождающая тебя к жизни своим синим морем, поразила атмосферой, которая мне показалась патриархальной. Уют большой квартиры, наполненной старыми вещами, запахом кухни, хлопающим на ветру бельем, криком и смехом детей, цветами, «Привозом» с запахом рыбы, разговорной речью, которую хочется записывать на память. Диалоги одесситов — готовые реплики для жанровых пьес. Глаза женщин полны уверенности в своей неотразимости, мужские взгляды полны готовности к «мужским подвигам».

Город втягивал в себя, раскрывался в красочной колоритной неповторимости, он был антиподом любимого Ленинграда, всегда такого строгого и закрытого, негрешащего безвкусием.

От Одесской киностудии до центра — шел вздрагивающий, дребезжащий трамвайчик. Он катился по длинной зеленой аллее. Деревья, казалось, нежно касаются крыши маленького вагона и дарят щедро свежесть, прохладу и аромат маленьких, сладко пахнущих цветов липы.

Накануне кинопробы на студии был показ только что отснятого фильма «Весна на Заречной улице». В небольшом переполненном зальчике «крутили» один из самых чистых, теплых и нежных фильмов. Явление Николая Рыбникова. Я еще раз убеждалась в простейшей истине: успех фильма — прежде всего успех личности героя. Ничего не спрячешь и никого не обманешь. Если герой берет тебя в «полон», боишься за него, восторгаешься им, желаешь ему хорошей жизни — фильм есть, успех гарантирован, потому что веришь герою, в его «настоящность», в подлинность такого человека во времени и пространстве.

После просмотра мы сидели на пустынном пляже, луна образовала серебристый, сияющий путь на воде, звезды огромно, как нигде, что «севернее», царили, цикады пробивались сквозь легкий прилив, а все молчали блаженно и только уходя, направляясь к общежитию, куда поселили актеров, кто-то сказал: «Умный режиссер потому что. Повезло ребятам».

Он был прав, только «умный» мог понять красоту неповторимости Николая Рыбникова и выбрать ему в партнерши девочку с серьезным и глубоким взглядом и с такой «необычной» фамилией — Иванова.

Сцена кинопробы, написанная примитивно, как и весь сценарий, спор вожатой Веткиной то ли со старшим вожатым, то ли просто с плохим человеком. Плохого человека играл Петр Щербаков, Веткина защищала «подлинное» чувство. Было не интересно, да и не хотелось после «Весны на Заречной улице» заниматься ерундой. Молоденькая выпускница ВГИКа — ассистентка режиссера, — моя соседка по комнате сказала мне: «Ты видела, как “эта” крутилась все время рядом с режиссером? Вот она-то и пройдет, а ты навряд ли». Мне было все равно.

Я приехала в Москву. Родители Олега считали, что распределение в Сталинград их сына — моя вина. Им кто-то «так» все представил. «Олега должны были взять во МХАТ, я знаю», — говорила его мама. Она была хорошим человеком, умным и сдержанным, но она была «мама». Я ее понимала. Сказать ей, как попадают во МХАТ, — нельзя, да она и не поверит, она слишком истинно интеллигентна, то есть порядочна. Я молчала. Олег сказал после долгой паузы: «Во МХАТ брать должны были Таню, это все знают». Я взяла зонт и вышла на улицу.

Дождь был холодный, нудный и косой от ветра. Я закрывалась зонтом, потом его сложила и шла сквозь эту холодную воду, не закрывая лица. Все равно слез не видно. Ведь дождь… Я шла от Чистых прудов к Ленинградскому вокзалу и остановилась на перроне. Проходили электрички, я смотрела на блестящие рельсы, платье противно прилипло к телу, волосы падали все время на глаза. Подошел милиционер и сказал: «Девушка, вы что-то долго ждете. Вы лучше на вокзале подождите». Я села на холодную лавку.

Этот день — был днем отсчета, днем взросления, более тяжелым днем, чем тот, когда Борис Ильич остановил меня в дверях школы-студии имени Немировича-Данченко и рассказал мне, «как это делается». «Это» — под названием «не пущать во МХАТ». «Это», что мне казалось таким несправедливым и таким горьким, и открывающим во всей красе «театральные законы» лжи, клеветы, личных интересов.

Стояние под дождем было в мае, а сейчас середина августа, и мне скоро, совсем скоро ехать в незнакомый Волгоград, совсем недавно звавшийся Сталинградом. Ехать в театр по заявке режиссера Вольфсона, который оказался сильнее режиссера Охлопкова и намного сильнее народных артистов СССР и руководителей Александринки — Леонида Вивьена и Скоробогатова.