Дневник ангела

Или наконец-то понял, что с нормальной, реальной жизнью, где - Толкин, игры, тусовочная романтика, - меня не связывало почти ничего. Она - была последней, кто жил там, где умерли Курехин, Костик и - поэтесса Таня Бирюкова.

О Тане Бирюковой pасскажу сейчас.

Однажды (где-то лет шесть назад) ей примстилась любовь ко мне, какие-то наши дети, какие-то смертоубийства... Потом её года полтора-два лечили в психиатрической больнице, - а потом она, когда выписалась, звонила мне по телефону каждый месяц; читала свои стихи или спрашивала, что я думаю про Набокова, обижать больного человека мне было неудобно; я что-то рассказывал, рассказывал - и она меня слушала.

И вот она прыгнула с балкона; и её не стало. Я видел-то её в жизни раза два-три, не больше, а теперь... словно что-то не очень важное - но все равно ведь! - то, что было, - ушло навсегда; залез вор и украл глупую мелочь. Шарю по стенам взглядом, что-то исчезло, а что - никак не пойму. Таня хотела поступить в Литературный институт, не поступила. Позже я забрал из Приемной комиссии её стихи. Я очень надеялся... когда открывал папку со стихами Тани Бирюковой. Нет, чуда не произошло, её стихи мне опять не понравились. И я их не перечитывал больше, я забыл, о чем и как там написано; я помнил: утро летнего дня, я просыпаюсь от громкого телефонного разговора.

До меня долетают обрывки фраз. Я пугаюсь, я слышу имя Кости. И вдруг сразу понимаю: он умер.

А спустя три часа - опять звонок.

"Вы меня не знаете, но у Тани нашли Ваш телефон, мы хотим издать книгу её стихов, нет ли у Вас?.. Она погибла, она разбилась..."

И Костик.

До восьмого класса мы учились вместе (меня потом перевели в другую школу). Были маленькие - играли в войнушку, потом, повзрослев, стали играть в "государства". У каждого из нас была своя страна - с президентом, с разными своими проблемами - политическими, экономическими, культурными, национальными; мы придумывали истории жизни целых народов. Каждая страна имела свою валюту, свой флаг и герб. Свою культуру (почему-то это было исключительно кино). Мы "показывали" друг другу кинофильмы, разыгрывая их на полу, в специально построенных для этого "декорациях". Но это было именно кино. Все, что происходило - происходило на "киноэкране"...

У меня до сих пор сохранились карты наших островов и, кажется даже пачки красиво нарисованных "настоящих денег". Ни о Швамбрании, ни (тем более) о Средиземье или Нарнии - мы тогда не имели ни малейшего представления. Мы просто играли. Где-то в седьмом классе - наши страны подверглись потрясениям: политическим и прочим. Не помню сейчас, что случилось у Костика, но в моей - произошла революция и президент чудом спасся, впрочем, потом я его кажется все-таки убил смертью храбрых какими-то "террористами". Теперь понимаю: чуть повзрослели.

А в классе 5-ом (почти параллельно с Игрой) мы организовали с ним "группу" с претенциозным названием "Инопланетяне" - в пику тогда популярным "Землянам", и потом придумывали обложки несуществующих альбомов, постановку света на "концертах" и прочую чепуху, а поpою - даже уверяли одноклассников в том, что такая группа действительно существует.

И вот однажды, когда я (к тому вpемени школу уже закончивший) наконец-то взялся за гитару, а он - за бас, - однажды мы собрались и решили сделать что-то вместе. Тогда, летом 1995 года, и придумали группу "Навь".

Тусовщик, донжуанивший направо и налево, постоянный участник каких-то молодежных антифашистских движений, он был для меня той, почти единственной, опорой в "неформальном" мире рока и хиппи, можно сказать, даже другом.

Он хвастался тем, что присутствовал на закрытии питерского "Сайгона", привез оттуда "настоящий "сайгоновский" камушек"...

Его смерть отсекла меня от тусовочных восьмидесятых, от моего времени, время умерло с ним.

Я ездил на похороны. Будто лет сто не был на родине и вот вернулся, а город другой - там устроили "евроремонт" - нет ничего знакомого, все вроде - то но и не то: бутафория - живая жизнь кончилась, мне говорят: жизнь продолжается, но я не хочу продолжать её здесь, не могу, не умею мне страшно.

А за пару недель до смерти Кости умер Курехин.

...Я только сейчас, спустя почти год, начинаю осознавать эту дикую дуpацкую потеpю. Он был не пpосто виpтуозным музыкантом или гениальным pежиссеpом, он был - живым. В самом пошло-пафосном значении этого слова. Мне очень жаль, что я опоздал. Опоздал понять его. Опоздал полюбить его. То, что мне кажется сейчас: понимаю, люблю - это не те понимание и любовь, котоpые что-то значат. Я пеpечел множество его интеpвью, пpосмотpел видеозаписи...

Более светлой личности в искусстве за последние 50 лет я вообpазить не могу. Манерность, легкость, ум. Легкоусвояемость и труднодоступность. Курехин прост. Он предельно прост, как лист дерева, как чугунная гайка.