Дневник ангела-хранителя

Ребенку, которым я тогда была, место запомнилось громадным. До XVIII века тут размещался госпиталь, который стал работным домом, после чего его превратили — только по названию — в приют для сирот. Мне почему-то запомнились горгульи на каждом углу здания, но тут не было ни одной.

Парадный вход, к которому вели две поскрипывающие ступеньки, находился за колоннадой. На массивной черной двери было два медных кольца: одно размещалось высоко, для взрослых, второе — пониже, для детей. Я хорошо помнила, как постучалась в первый раз. Кольцо было таким толстым, что мне не удалось полностью его обхватить. Комнаты, все двадцать пять, показались мне огромными: и классы со старыми деревянными партами, и спальни. Никаких ковров, никаких обогревателей в спальнях, никакой горячей воды, по крайней мере в общих туалетах. Голые мрачные помещения, только на стенах висели портреты работавших здесь людей — пожелтевшие фотографии суровых хозяев и хозяек, которые калечили души большинства детей, имевших несчастье попасть сюда.

Снова войдя в приют, я очень ясно вспомнила себя в прошлом. Я наслаждалась шестидесятыми годами — белый «Ситроен DS19» Кайла был просто сказкой, и я с ума сходила по брюкам клеш Лу и по коллекции виниловых долгоиграющих пластинок «Битлз» Карины, но Дом Святого Антония напоминал о древних временах, о годе эдак 1966-м.

На Земле есть много мест, которые не принимают прогресса — и не примут. Есть очень много подобных людей, и к ним относилась Хильда Маркс.

Мисс Маркс заправляла в Доме Святого Антония. Жительница Глазго, с щеками, напоминавшими йоркширские пудинги, и неправильным прикусом, придававшим ей печальное сходство с жабой, Хильда Маркс обладала характером, пригодившимся бы в гестапо. Наказанием за плач была порка — четыре удара. Наказанием за разговоры на задних скамьях была порка — десять ударов. Детям в возрасте от двух до четырнадцати полагалось вылезать из постели к шести часам утра, ложиться в постель к девяти. Одна минута задержки после шести или опоздания к девяти означала день без еды.

Инструментом наказания служила маленькая палка для младших детей и кожаный хлыст для детей старше пяти, хотя я хорошо познакомилась с хлыстом, прежде чем достигла положенного возраста.

Марго стояла под дождем, наблюдая, как Лу и Кейт уезжают — ни одна из них не оглянулась. Машина исчезла, пыль посыпанной гравием подъездной дороги давно улеглась, но Марго еще долго не двигалась с места, все так же держа под мышкой игрушечного медведя. Ее волосы обвисли от дождя, все ее существо было полно обиды и недоумения. Развитая не по годам и умная, она догадалась, что это навсегда. Поверьте — ужасно видеть столь маленького ребенка, душа которого полна такого знания.

Я исследовала горизонт. Ничего, кроме полей и маленькой убогой деревушки в нескольких милях отсюда. Я хотела проверить, существует ли хоть какой-то способ помешать ей войти в эти двери. Нет ли машины, которую я могу остановить, какой-нибудь любящей семьи, которая едет в эту сторону, заметит трехлетнюю девочку на дороге и возьмет ее? А что насчет жителей деревни? Передо мной промелькнули их лица: по большей части старые фермеры, несколько забитых жен. Никто не подходил под мои требования. Примерно в тридцати милях отсюда находился большой город. Мы могли попытаться.

Я прикоснулась к плечу Марго и велела ей следовать за мной. Я слегка подтолкнула ее, но она не двинулась с места. Я побежала к воротам и выкрикивала ее имя, пока не охрипла. Она не двигалась. И я не могла уйти без нее. Предназначение? Забудьте про него. Все дело в решимости. Марго усвоила это, сама того не сознавая и не понимая.

Я нехотя вернулась туда, где она стояла. Присела перед ней, обняла и попыталась все объяснить. Я попыталась растолковать все так, чтобы могла усвоить моя трехлетняя личность.