Дневник Анны Франк

Опять проснулась надежда, опять наконец все хорошо! Да еще как хорошо! Невероятное известие! На Гитлера совершено покушение, и не каким-нибудь «еврейским коммунистом» или «английским капиталистом», нет, это сделал генерал благородных немецких кровей, граф, да к тому же и молодой! «Небесное провидение» спасло фюреру жизнь, и, к сожалению, он отделался царапинами и пустячными ожогами. Убито несколько офицеров и генералов из его свиты, другие ранены. Виновник расстрелян. Вот доказательство, что многие генералы и офицеры сыты войной по горло и с наслаждением отправили бы Гитлера в тартарары. Они стремятся основать после смерти Гитлера военную диктатуру, потом заключить мир с союзниками, снова вооружиться и через двадцать лет опять начать войну. А может быть, провидение нарочно немножко задержало уничтожение Гитлера, потому что для союзников гораздо удобнее и выгоднее, если «чистокровные» германцы передерутся между собой и уничтожат друг дружку, тогда русским и англичанам останется меньше работы и они тем скорее смогут начать отстраивать свои города. Но пока что до этого не дошло, и я не хочу предвосхищать блистательное будущее. Но ты, наверное, поняла, что все, о чем я рассказываю, – трезвые факты, они обеими ногами стоят на реальной почве. В виде исключения я тут ничего не приплетаю про «возвышенные идеалы».

Кроме того, Гитлер был так любезен, что сообщил своему любимому и преданному народу о том, что с сегодняшнего дня все военные подчинены гестапо и что каждый солдат, узнавший, что его командир принимал участие в «подлом и низком покушении», может без дальнейших околичностей пристрелить его.

Вот это будет история! У Ганса Дампфа заболели ноги от беготни, его командир на него наорал. Ганс хватает винтовку, кричит: «Ты хотел убить фюрера, вот тебе за это!» Залп – и высокомерный командир, осмелившийся кричать на бедного солдатика, перешел в вечную жизнь (или в вечную смерть – как это говориться?). Дойдет до того, что господа офицеры со страху наделают в штаны и будут бояться даже пикнуть перед солдатами.

Ты поняла или я опять наболтала бог весть что? Ничего не поделаешь, я слишком счастлива, чтобы писать связно, при одной мысли, что в октябре я снова сяду за парту! О-ля-ля, да я сама только что писала: «Не хочу предвосхищать будущее!» Не сердись, не зря же меня называют «клубок противоречий»!

Анна.

Вторник, 1 августа 1944 г.

Милая Китти!

«Клубок противоречий»! Это последняя фраза последнего письма, и с нее начинаю сегодня. «Клубок противоречий» – ты можешь объяснить мне, что это значит? Что значит «противоречие»? Как многие другие слова, и это слово имеет двойной смысл: противоречие кому-нибудь и противоречие внутреннее?

Первый смысл обычно означает: «не признавать мнения других людей, считать, что ты лучше всех все знаешь, всегда оставлять за собой последнее слово», – в общем, все те неприятные качества, которые приписывают мне. А второе никому не известно, это – личная тайна.

Однажды я тебе рассказывала, что у меня, в сущности, не одна душа, а две. В одной таится моя необузданная веселость, ироническое отношение ко всему, жизнерадостность и главное мое свойство – ко всему относиться легко. Под этим я понимаю вот что: не придавать значения флирту, поцелую, объятию, двусмысленной шутке. И эта душа во мне всегда наготове, она вытесняет другую, более прекрасную, чистую и глубокую. Но ту, хорошую сторону Анны никто не знает, потому так мало людей меня терпит.

Да, конечно, я веселый клоун на один вечер, а потом целый месяц никому не нужна. Совсем как для серьезных людей любовный фильм: просто развлечение, отдых на часок, то, что сразу забываешь, ни хорошее, ни плохое. Мне немного неприятно рассказывать тебе это, но почему не сказать, раз это правда? Моя легкомысленная, поверхностная душа всегда одолевает ту, глубокую, побеждает ее. Ты не представляешь себе, как часто я пыталась отодвинуть, парализовать, скрыть эту Анну, которая в конце концов составляет только половину того, что зовется Анной, но ничего не выходит, и я знаю почему.

Я боюсь, что все, кто меня знает такой, какой я всегда бываю, вдруг обнаружат, что у меня есть и другая сторона, гораздо лучше, гораздо добрее. Я боюсь, что надо мной станут насмехаться, назовут меня смешной и сентиментальной, не примут меня всерьез. Я привыкла, что ко мне относятся несерьезно, но к этому привыкла только «легкая» Анна, она может это вынести, а другая, «серьезная», слишком для этого слаба. И если я когда-нибудь насильно вытаскиваю «хорошую» Анну на сцену, она съеживается, как растение «не-тронь-меня», и как только ей надо заговорить, она выпускает вместо себя Анну номер один и исчезает, прежде чем я успеваю опомниться.