Я заверила ее, что даже и не пыталась шутить. У меня не было сомнений. Я знала, что не все пройдет гладко, но не собиралась этого говорить.
— Болдер! — затаив дыхание, сказала Фрейя, ее рот приоткрылся от удивления. — Ингрид, если ты пытаешься манипулировать мной, чтобы я продала бар и вернулась домой, то это было низко.
Из открытого окна в доме Фрейи я слышала шум толпы на улице около немецкого бара. У машин включилась сигнализация; дети кричали; кто-то орал:
— Эй, отдай ключи!
Звук барабанной дроби с площади Томпкинс. Город постоянно жил. Даже не сомневаюсь, что Фрейе это все нравится.
Но, несмотря на все это, я чувствовала одиночество почти в каждом человеке, мимо которого я проезжала по пути домой, незнакомцы в толпе, слишком боятся открыться друг другу.
Сейчас я лежу, обложившись подушками, на большом плюшевом винтажном диване у камина в апартаментах Фрейи в стиле Trompe l’oeil[1]. Сегодня я буду спать спокойно. Мое дело сделано.
Понедельник, 25 апреля.
Фрейя. Нью-Йорк
Первым делом этим утром я позвонила мистеру Рафферти и договорилась насчет собеседования для работы в Библиотеке Нортгепмптона.
Я встречаюсь с ним в среду. Он разговаривает любезно, хотя и немного испуганно.
Он говорит, что седьмой год работает над докторской диссертацией по романским языкам и, что столько же времени был интерном в библиотеке, возможно, даже дольше. Он сказал мне называть его Хадсон.
И хотя он «знает свое дело у книжных полок», он отчаянно нуждается в помощи кого-то с таким же опытом, как у меня. У меня хорошее предчувствие.
Я также позвонила Джоанне и дала ей знать, что приеду во вторник днем. Она не знает о несчастном случае с поездом. Это положительная сторона того, что у мамы нет телевизора.
Фрейя и я отправились на шоппинг. Я купила несколько новых нарядов и кое-что для собеседования. Я делила шкаф с Джоанной, но больше не могла продолжать носить одежду Фрейи.
Фрейя спросила, уверена ли я на 100%, что видела Болдера в видении. Я сказала, что довольно-таки уверена.
Вторник, 25 апреля.
Дом Джоанны, Нортгемптон, Лонг-Айлэнд
Поездка на поезде до Лонг—Айленда была спокойно-однообразной. Джоанна подобрала меня на станции.
Я увидела ее за милю в большом вязаном грязно-белом свитере, светлые длинные волосы были повязаны красным шарфом.
Кстати, ее сад — это потрясающее многообразие цветов и клубков зелени. Она не может перестать обнимать и целовать меня.
Во время поездки домой я рассказала ей о том, что случилось и о моем визите с Фрейей.
— Да, ты права — мы, девочки, должны быть вместе, когда что-то неправильно. Я ощущала это сама — что-то вроде беспокойства. То, что случилось, было ужасающим, Ингрид! Я так рада, что ты здесь.
Несмотря на серьезность аварии поезда, ее реакция казалась, скорее, легкомысленной.
Возможно, ее счастье по поводу моего возвращения затмило бы любой удар.
— Звучит, будто ты дала Фрейе нужное количество наживки, чтобы заманить ее сюда, — произнесла она, заговорщически хихикая.
Я уверила ее, что то, что я видела и чувствовала во время видения, казалось правдой.
Возможно, это не был Болдер, но кто-то чарующий и достаточно особенный для Фрейи, чтобы согласиться принять обручальное кольцо.
По ее трактовке это почти так же плохо, как петля — никакой ведьминской игры слов, и я вообще не должна шутить о таких вещах.
— У меня такое чувство, что она вернется домой, — сказала я маме.
Джоанна окинула меня беглым взглядом, ее глаза сияли радостью, потом она сжала мое колено и сказала, что я сделала все правильно и как она рада видеть меня дома.
Дюжина испеченных пирогов были доказательством ее счастья.
Я не сказала ей о моих планах связаться с отцом. Не думаю, что она это хорошо воспримет. Я подожду.
Среда, 26 апреля.
Дом Джоанны, Нортгемптон, Лонг-Айлэнд
В библиотеке все прошло немного неудачно, и я до сих пор раздражена.
Был великолепный солнечный день, и, когда я приехала за четверть часа до назначенного времени собеседования, я увидела его: высокий, широкоплечий мужчина сидел на ступеньках библиотеки, на коленях книга, он ждал, смотря прямо на меня с дружелюбной улыбкой. Затем он встал.
Похоже, мистер Рафферти не мог дождаться моего приезда, особенно, оставшись без предыдущего архивариуса. Он даже вышел на улицу, чтобы поприветствовать. Я представляла его не совсем таким, ну, атлетическим.
Что-то в его испуганном голосе по телефону указывало на кого-то, кто носит, скажем, спортивные жилеты с рисунком и галстук-бабочку и, возможно даже, круглые очки — кого-то утонченного. Это был не тот случай.
На мужчине были надеты простой, но стильный темный спортивный пиджак и штаны светлого цвета. Светло-коричневые волосы; лицо ирландца; большой, сильный, квадратный подбородок; нос, усыпанный веснушками; огромные и прозрачные голубые глаза.
Когда я это заметила, его глаза казались искренними и честными.