Дневник – большое подспорье…

Во время работы мне понадобилась статья Цветаевой «Искусство при свете совести», о которой когда-то говорила Фрида. Я перечла эту гениальную статью. Сколько там для «Моих Чужих Мыслей». Сколько родственного моим мыслям и чувствам о творчестве. Поэт – спящий. Да не только поэт. Творчество есть сосредоточенность – всякое. Отсюда мое «погружение», «спуск». Соотношение между волей и сном… Все удивительно.

Для работы над «Антологией детской поэзии» перечитывала статью Маршака. Бедный С. Я. Как много он понимал – и как не понял в своем времени основного. Статья о небратскости Фета – с цитатой из Достоевского. Но и сам С. Я., поступая с людьми по-братски (заступался за Митю, за Шуру и Тусю в 37-м), в своей поэзии на 37 г. не откликнулся ни звуком, ни криком, ни стоном. О Лиссабонском землетрясении он промолчал – а был его свидетелем.

И второе. Он пропустил мимо ушей всех поэтов начала века – всех, кроме Блока – т. е. Ахматову, Цветаеву, Мандельштама, Пастернака. Он говорит, что всерьез откликнулся на войну 14 года только Блок. А Цветаева –

ах, и поют же
Нынче солдаты…[249]

А у Ахматовой – «Лето 14 г.»?

Опять не разобрался – кто брат времени, а кто нет.

27/I. Дописала письмо в «Известия»[250] [О Синявском и Даниэле] – переменив многое по указанию юриста (через Володю Корнилова). Ссылку на конституцию заменила ссылкой на Горкина[251].

Вчера Геннадий Матвеевич послал заказным.

Суд над Синявским и Даниэлем, говорят, состоится 10/II. Это лежит на душе камнем. Меня по рукам и ногам связывает то, что я не в силах понять, в чем там дело, кто, зачем и почему. Не верю, что Синявский=Терцу. Если он Терц, он мне мерзок. И зачем это дамское рукоделье печатать за рубежом? К чему? И чем оно там интересно? Здесь – ничем; если бы «Фантастические повести» продавались свободно, их бы никто не читал.

А сажать в тюрьму и отдавать под суд людей, чтобы они не писали – гнусно.

Вот и живи и поступай, как знаешь.

3/II 66. Москва. В Переделкине – один вечер, когда еще только приехала и была здорова – виделась с Копелевыми и от них, как всегда, множество сведений. В частности: написали прокурору основания для обвинения пятеро – Сергей Антонов (это мне ново), А. Барто, С. Михалков, Сучков, Корнейчук.

Кома[252] хочет написать что-то для защитников.

А я ничего не хочу; испытываю отвращение от приближающегося, на всех надвигающегося суда. Да еще говорят он будет в Клубе. Нам в назидание.

10/II 66. Москва. Мрачный день – суд начался – и светлый день: за ту неделю, что я дома и больна (аритмия разыгралась), я кончила первый круг, первый черновик писания о Фриде.

Лев Зиновьевич, по просьбе жены Даниэля, написал разбор книги «Говорит Москва» – для защитника. Он прав, это надо. И Аржак кажется лучше Терца. Но почему-то – почему, сама не знаю – не лежит, не лежит у меня к этим людям душа.

Я против Еремина, но не за них…

16/II 66. Прочитала 100 страниц рукописи Р. Орловой о Дж. Лондоне, которого терпеть не могу. О «Мартине Идене». (Терпеть не могу физического мужества, отсутствия одухотворенности. Тут где-то недалеко от фашизма.)

Суд. Три – или четыре? – дня длился этот пустой, злобный, неправый суд. До приговора у меня все-таки была надежда, что облив их грязью, им дадут наименьшую кару. Ничуть не бывало! Вопреки протестам писателей всего мира – 7 лет, 5 лет. Что бы они ни писали – как поднимается рука интеллигентных людей лишать письменного стола, отдельной комнаты… Ведь они – не Иваны Денисовичи, для них лагерь – убийство.

«Фантастические повести» Терца – единственное, что я читала – мне противны, отвратны. Но Еремин, Кедрина, Арк. Васильев – отвратнее намного.

24/II 66. Москва. Слушаю протесты всех коммунистических партий мира против суда.

Они еще, кажется, здесь…

Евгений Александрович Гнедин рассказывал об обсуждении книги Некрича в ИМЭЛ’е[253]. Было человек 400. Нападал Деборин[254], т. е. пытался опровергнуть антисталинский материал. Ему отвечали бурно и дружно самые разные люди, в том числе и полковники.

Вышла моя книжечка о «Былом и Думах»[255], Ника принесла мне сигнальный экземпляр.

28/II 66. Не отмечено десятилетие со дня ХХ съезда. Со дня воскрешения миллионов полуживых людей.

Но отмечено 75-летие со дня рождения Жданова…

Таковы наши перспективы.

9/III. Новая эпоха – живем без Ахматовой.

Раиса Давыдовна привезла меня в морг проститься с ней – мы опоздали. Гроб уже был оцинкован.

Все делается с необычайной торопливостью – по распоряжению Воронкова[256]. И в Москве, в Союзе, не было гражданской панихиды. И все время все меняют – когда? где? не нарочно ли?

И все это все равно.

* * *

Люшенька по телефону прочла мне телеграмму, которую. послал в Ленинград К. И.

«Поразительно не то, что она умерла; поразительно то, что она жила среди нас – прекрасная, гордая, величественная, бессмертная при жизни».