Дневник – большое подспорье…

28 декабря 68. От Жирмунского получила в подарок «День Поэзии» с 11 стихотворениями АА, которые откопал в старых журналах и опубликовал Орлов[328]. «Ни одно не осталось в сборнике»… Да, ни одно, потому что А. А. этого не хотела. И вот первое, что публикуется после ее смерти, это отвергнутые ею стихи. Тиражом в 50 тысяч экз.

17 января 69, пятница. Событие: позвонил из Ленинграда Друян, что высылает сверку… Формулировка такая: «Как вы знаете, книга отложена на неопределенное время. Это значит – может быть, через год, а, может быть, и через 3 дня…»

Теперь задача: не заболеть, не сорвать себе снова сон от ощущения спешки.

Я хочу, чтобы кроме меня, К. И. и Э. Г., прочли Ника и Мария Сергеевна.

* * *

Сверка моя сейчас у М. С. Петровых. Сама вызвалась прочесть. Я рада, послала ей. Мне еще нужны Ника и Толя. (Ника, пожалуй, нужней всех – ее здравая, ясная голова.)

30 января 69. Что еще давит и не дает как следует взяться за труд – это сверка. Я прочла ее быстро, в 3 дня, преодолевая – и скрывая – легкий грипп. Затем отдала Марии Сергеевне – ее понимание и знания нужны. Заболела Ариша[329]. Потом она сама. Я (с помощью Саши, денег, такси) перебросила ее Нике, – которая тоже больна и не то ходит, не то не ходит, не то читает, не то не читает. Затем нужен Толя, который тоже болен. И сейчас все мои силы уходят на то, чтобы не заболеть и ничем не быть выбитой в ту минуту – когда дело дойдет до решений.

Главное, что там трудно решить – это врезка и даты.

Написала я неделю назад и срочно послала Жирмунскому вопрос о некоторых сомнительных датах. Кроме того, послала новые страницы Дневника.

2 февраля 69, воскресенье. Вчера я выдержала большой физический экзамен и пережила то чувство умиления и братства, которое я так люблю.

Я поехала к Нике, и мы шесть часов, с перерывом в 20 минут, без отвлечений и разговоров, работали над сверкой.

(У нее, а не у меня, потому что у нее под рукой ее архив – книги с пометками АА, рукописи и пр.)

Умиление вызвала во мне вчера Ника. Спокойная, уверенная, знающая, умелая. Ахматову знает и понимает, корректуру – тоже, поэзию – тоже. Труженица.

Выглядит плохо, замучена службой, переводами, недосыпом, недоеданием – хворает от этого – но, как мы когда-то, не работает от этого хуже. Нет.

Я у нее в долгу по уши. Отплатить нечем. Я за эту работу получаю деньги, она, нуждающаяся, нет. Я даже не знаю, смогу ли книгу ей подарить. Единственное мое утешение и оправдание, что и я десятилетиями работала над чужим, убивая себя и глаза, не успевая зарабатывать и писать свое. Значит это и есть та «цепь добра», о которой говорил когда-то С. Я.: получаешь столько же, сколько дал, но не от тех, кому дал.

Сверка у Толи …в стихах, в поэзии понимает и есть стороны книги, вопросы поэмы, о которых с ним советоваться – хорошо.

Слух, вкус, решительность.

10 февраля 69, понедельник. Сверку отправила, кажется, 5-го. Помогал очень Толя, но у него кто-то заболел в Ленинграде, и он срочно вылетел туда. К счастью, на последнем этапе вдруг свалилась Фина – переписала на машинке мое письмо Друяну и отнесла все на телеграф.

Мелькнула милая братская Ника, прочитала свое заявление, приготовленное для суда. (Суд завтра). Толково, умно, точно. Она попросту говорит, что дома у Ахматовой не было, что с Пуниными в Ленинграде она жить не могла, т. к. они и не брали никогда на себя забот о ней, что в Комарове они тоже с нею никогда не жили, что об одной семье не может быть и речи.

Затем я дала ей прочесть заявление Ардова в суд, которого и сама прочесть не успела. (Его прислал мне по моей просьбе Миша Ардов). Оно оказалось чудовищным. Недаром АА думала о нем в последние годы самое плохое. Заявление его в суд необычайно глупо и сверхподло. Сначала он зачем-то пишет о Таганцевском заговоре и расстреле Н. С. [Гумилева]; потом, касаясь архива, говорит, что АА хранила свои произведения, которые нельзя было печатать – у друзей, боясь обыска.

Ничего себе сообщеньице. Словом, делайте обыски у них – найдете.

Завтра там суд. Каково бы ни было решение (а я думаю, оно будет не в нашу пользу), суд все равно нужен, чтобы было зафиксировано отношение порядочных людей к этой грязной торговле – это раз – и, главное, чтобы дать будущим биографам в руки материал для биографии АА. У Ники прекрасно сказано: здесь стоит вопрос жила ли Ахматова с Пуниными одной семьей. Ахматова с ними вообще не жила. Зимами – в Москве, летами в Комарове – и без Пуниных, которые именно летом уезжали куда-нибудь в другое место.

16 февраля 69, воскресенье. Суд идет и до сих пор, но показания свидетелей кончились, и Толя, и Ника уже вернулись и чуть докладывали по телефону. По-видимому «наша сторона» держалась с достоинством, что и требовалось: приговор в данном случае совершенно неважен.

Приговор это мы.