Дневник – большое подспорье…

7 января 78, Москва, суббота. Читаю Ходасевича. Все яснее мне, что только писатель в состоянии быть критиком писателя. Только художник. Профессия: «критик и литературовед» вздор. Белинский был художник. К. И. тоже. Тынянов тоже (см. «Кюхля») и только потому шкловитянство не прикончило его, и средь его статей встречаются ценные. Ходасевич о Державине – так мог написать только художник: время, люди, портреты людей, рост поэта.

15 января, воскресенье, Москва, 1978. Кончила читать Ходасевича о Державине. До последней строки изумлялась прелести и силе русского языка и великому вкусу и мастерству Ходасевича: с каким мастерством, без всякой стилизации, использует он все богатства и все слои этого языка: где надо – пышность, где надо – аскетизм, где надо – юмор. Где надо – XVIII век, где надо – XIX. Это книга, из которой можно не только узнавать Державина, но по которой следует учиться воссоздавать время, эпоху, средствами языка.

* * *

Не помню уж когда (кажется в прошедший вторник) был у меня Кома. Он прочел мой II том, а это мне крайне важно. Оказывается, Поликарпов звонил Ивинской и встречался с ней; Б. Л. ей велел всё делать вместе с Комой; и первое письмо было написано Комой и Алей Эфрон – вместе с Ивинской; а второе уж невесть кем, наверное одной Ольгой Всеволодовной[463]. Кома сказал также, что II том – другая книга; I – Записки об А. А., а II – о времени, о ней, о себе, о многих. Увы! это так.

17 марта 78, пятница, Переделкино. Сумбур вместо записи.

5-го была на Ордынке – днем. Никакой А. А. не почувствовала. Бессвязные отношения между ничем друг с другом несвязанными людьми. При этом все за годы разлуки с нею изменились. Старое старится, молодое растет. «Мальчики» Ардовы отнюдь не мальчики уже, а немолодые отцы бегающих кругом девочек. Эмма Григорьевна – старуха, приобретшая несвойственную ей величавость. Она хороша, но ее вечное «себе на уме» – тоже выросло. Миша Ардов в каком-то глупом одеянии, указывающем на его принадлежность к православию – а зачем на это указывать? Век не пойму. За отдельным столом – стареющая молодежь, пьющая и болтающая. Я поначалу за «главным столом» – усадила рядом Нику и выпытывала у нее сведения об Марии Сергеевне – Ника, конечно, как всегда, на самом благородном и труженическом посту. Очень мила и красива Нина, старая, но по-прежнему встряхивающая прямодушно стриженой – уже седой – головой. Напротив меня Рейн; по случаю своей знаменитости (Аксенов напечатал его в «Некрополе» [ «Метрополе». – Е. Ч.], а Иосиф по радио сообщил, что считает себя учеником поэта Евгения Рейна) он ведет себя более сдержано, чем обычно, не навязчив, молчалив и не липнет. Зато Рита Райт вцепилась в меня когтями – сидя напротив – и стала рассказывать о своей поездке в Швецию и о своей дорогой Лилечке. «Это кто?» – спросила я вполне искренне не поняв. «Моя дорогая Лиля Юрьевна» ответила Рита Яковлевна, которая отлично знает (от меня и впрямую), что Л. Ю. Брик я терпеть не могла всю жизнь. На этом месте я быстро смылась в соседнюю комнату (бывшую Виктора Ефимовича) где сидели Эмма Григорьевна, Толя, Юля Живова. Я прихватила туда Нику. Э. Г. была величава, но мила. Толя умен. Говорили о 3-м выпуске «Встреч с прошлым», т. е. о блокнотах А. А. Толя опять повторял, что в ЦГАЛИ Пуниными было продано не более 70 % архива.

Боря [Ардов] привел такси (как бывало). Я поехала домой вместе с Люб. Дав. Большинцовой. Я не знаю, какова она в самом деле, мне неприятна ее раскрашенная парижская старость, но она мила мне памятью о Ленинграде, о Стениче.

Какие разные люди были вокруг А. А.! Сколько – случайных. Но все эти случайности неслучайны. Это был двор – кто-то принадлежал к духовному двору – обслуживал ее духовно – а кто-то и к бытовому. Ведь она с детства дала зарок сама ни в каких обстоятельствах бытом не заниматься – и выдерживала его твердо. А между тем нужен был и хлеб, и кров, и одежка, и машина. Отсюда множество связей – бытовых. Жила она в чужих домах, и друзья ее (часто случайных) хозяев становились «знакомыми Ахматовой» – и вправе писать о ней мемуары. За бытовые услуги она также расплачивалась автографами, как за любые другие. Так совершенно правомерны увы! в ее биографии – Шток и Алигер, Западов и даже Никулин[464].