Дневник Булгарина. Пушкин

— А я не к царю обращаюсь. Я надеюсь, что роман прочтет много разных людей: дворян, военных, купцов, даже приказчиков и крестьян. Все грамотные люди России. И если многие из них примут мою сторону, то это уже что-то изменит. Думая одинаково, они будут действовать одинаково, а также убеждать других в своей правоте. В идеальном результате мое мнение станет мнением большинства, а с этим уже нельзя не считаться, в том числе и царю. Путь сложный, но так можно чего-то добиться. И если я могу им следовать, то и должен.

— Теперь я понимаю ваш план! — сказал Пушкин, все сильнее оживляясь. — Более того, я задумал поэму, которая как раз в ладу с вашим планом — она о том, как складывается история Россия, куда ведет ее и кто должен быть кормчий. По крайней мере, я хочу дать понятие — как я сужу об истории. История не случай, а сумма слагаемых. Но властителю — умному, целеустремленному под силу ее изменить. Я полагаю, что мой «Мазепа» наделает шума, и царь не сможет сию поэму не заметить, собственно — он главный читатель и прочтет ее первым — на правах высочайшего цензора.

— Александр Сергеевич, неужели вы пишите специально для него?

— Нет, но, пожалуй, всегда помню, у кого право первой ночи. Смешно думать о мнении царя касательно лирического стиха (тут он рассудит просто как дворянин), но стих гражданский, политический — не должен попусту касаться его уха — он должен влиять. А за ним — и на общество.

— Ставить себя в зависимость от одного человека, пусть и властителя — не слишком ли унизительно для царя поэтов?

— И я, и мы — все от веку — в зависимости, но я ставлю себя не под ним — а рядом, на месте доброго советчика. И тут я, пожалуй, скорее добьюсь перемены в высочайшем мнении, чем вы, Фаддей Венедиктович!

— Мой путь длиннее, но вернее, я в смысле своего труда не сомневаюсь. А вы?

— Сомненья — незрелый плод раздумий. Быть может вы, Фаддей Венедиктович, уже дозрели до полной в себе уверенности, но позвольте другим сомневаться… Я полагаю, что усилия наши должны быть направлены на то, чтобы вырастить нового Петра Великого.

— Великий — он оттого и великий, что один на целый век приходится. Что ж делать другим — не современникам? Воспевать подвиги героя прошлого столетия?

— Показывать пример тому, кто должен стать его продолжателем!

— А если он не может? Как хромой — бегать?

— Пустое, он для того рожден, а значит, преграды нет, важно стремленье! А его можно возбудить, — сказал Пушкин.

— Сделать движение неизбежным, ограничить, заставить поступать как должно?

— Я не о том толкую. О создании мнения общества, в котором мнение царя — главная его составляющая.

— Не согласен… — Я выдержал паузу, чувствуя какое-то невнятное раздражение от спора, словно бы мы с Пушкиным заговорили вдруг на разных языках. Затем мне пришла примиряющая, как мне показалось, мысль.

— Но посмотрите, Александр Сергеевич, в нашем разногласии заложена и польза! Мы пишем для разных людей, вы — для царя и света, я для остальных — и это замечательно. Если бы наши усилия были направлены на один объект, то, производя одинаковое действие, они бы не добавляли ничего нового ко второму. Действуя на разных людей, разные сословия, мы в сумме охватываем всю Россию.

— Верно, — признал Пушкин. — Действуя по-разному, мы добьемся большего, чем если бы повторяли друг друга. Да это и невозможно, мы сами с вами, Фаддей Венедиктович, весьма непохожи. Но тогда необходимо, чтобы мы совпадали в главном мнении. И тут опять возникает вопрос о роли царя в истории страны. Вы, я вижу, придерживаетесь здесь мнения энциклопедистов? Но ведь они безбожники и революционеры!

Я бросился в бой:

— Екатерина Вторая, сама будучи самодержцем, полезным считала общение свое с Вольтером и другими просветителями. Отчего же и нам не воспоследовать императрице?..

Спор продолжился за полночь, мы приводили все новые примеры — каждый за свою идею. Кажется, Пушкин все-таки со мной согласился, а Грибоедов на меня обиделся. Так получилось, что спор о Шекспире уступил спору о будущем России, а старый друг — новому.

Глава 10

Отъезд Грибоедова в Персию в ранге министра. Утешение от Пушкина. Я обещаю поэту достать место соредактора «Северной Пчелы» вместо Греча. Первый шаг в наших планах. Пушкин попал под следствие об авторстве «Гавриилиады». Мой совет. Я поддерживаю пушкинскую ложь перед Бенкендорфом. Пушкин решает сказать царю правду, даже навредив мне. Уговоры не действуют. Рассказ Пушкина о встреча с государем в Чудовом монастыре. Пушкин прощен. Я посвящаю ему «Эстерку». Грустное прощание.

1