Дневник Булгарина. Пушкин

— У вас есть свой кандидат?

— Предлагаю князя Дмитрия Горчакова.

— Пожалуй, — сказал Пушкин после некоторого раздумья. — Надеюсь, Дмитрий Петрович на меня там, — он возвел глаза к небу, — не обидится за этот обман. Человек он был талантливый, обладал колким стихом и чистым слогом. Кстати, его «Вирсавия» похожа на «Гавриилиаду», вы не находите?

— Иначе бы я его вам не предложил.

— Вы думаете, такое заявление отведет угрозу?

— Не могу сказать наверное. Но другого средства не вижу, — ответил я. — Хорошо было бы ваши показания относительно Горчакова подтвердить со стороны. Если мне удастся, то я постараюсь сделать свое свидетельство. Пока наша дружба не видна всем, мое мнение могут счесть беспристрастным.

— И вы готовы засвидетельствовать неправду?

— Конечно. Но, уверяю вас, Александр Сергеевич, что лжесвидетельство я готов совершить не из слепого чувства дружбы, а потому, что вижу ваше искреннее раскаяние. Вы теперь не тот, что были, когда писали злосчастную поэму. Теперь запоздалое наказание настигнет совсем другого человека и обращено будет не по адресу. Так что мое свидетельство будет лживо только формально.

— Спасибо, Фаддей Венедиктович, за совет, теперь я буду чувствовать себя увереннее. Не зря я обратился именно к вам.

— Я вашей тайны никому не открою, — сказал я на прощанье.

Пушкин цепко посмотрел мне в глаза, крепко пожал руку, и мы расстались. Авось грозу пронесет. Александр Сергеевич был по-прежнему бледен, но держался увереннее.

3

Случай помочь Пушкину мне представился скоро. Верно, что высшее начальство все было не только в курсе этого дела, но очень им озабочено. Через несколько дней я докладывал Бенкендорфу относительно «Северной Пчелы». Александр Христофорович был благодушно настроен и говорил одни комплименты — мне и газете. И в итоге разговора, когда я почувствовал себя уж совсем вальяжно, он вдруг перевел тему.

— Фаддей Венедиктович, позвольте побеспокоить вас посторонним вопросом. Как вы полагаете, есть среди наших литераторов люди неверующие? Надсмехающиеся над религией?

— Открыто неверующих нет, иначе все бы их знали и отдали общественному порицанию.

— А скрытые?

— Не могу сказать наверное, Александр Христофорович. Если бы кто-то посмел обратиться ко мне с такими словами, я бы не стал ждать вопроса вашего высокопревосходительства, а сразу бы таким человеком распорядился.

— Значит, вы, Булгарин, таких людей указать не можете? А что же Пушкин?

— Пушкин ведет рассеянный образ жизни, но это нимало не говорит о том…

— Вот прочтите его слова, — Бенкендорф подал мне лист с текстом, похожий на выписку откуда-то, так как написанное размещалось лишь в самой середине страницы.

Я прочел: «Осмеливаюсь прибавить, что ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия или кощунства над религиею. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение жалкое и постыдное».

— Можно ли верить Александру Сергеевичу?

Я на секунду задумался. Поскольку Бенкендорф подозревал прежде нас с Пушкиным в дружбе, будет неосторожно с моей стороны безоговорочно вставать на его защиту — это подозрительно.

— Я уверен, что Пушкин нисколько не ставит под сомнения основы религии, но не могу гарантировать, чтобы он не писал в юношестве каких-то фривольных строк. Но эта оговорка нисколько не умоляет моего мнения — Пушкин не тот человек, чтобы покушаться на религию.

— О каком произведении идет речь — вы поняли?

— Никак нет, Александр Христофорович, — и представить не могу.

— «Гавриилиада» разве не Пушкиным писана в те самые юношеские годы? Вы верно, знакомы с этим его сочинением? — Бенкендорф внимательно наблюдал за мной, я чувствовал это и старался себя не выдать. Пойманный на вранье про Пушкина, я бы повредил не только ему, но и себе.

— Поэму сию я читал, у кого — не спрашивайте. Но авторство Пушкина мне представляется сомнительным. Для ранней молодости это слишком серьезный замысел. Мне кажется, это исполнено более зрелым и циничным умом. В молодости принято быть вольнодумцем, но не циником. Скорее, эти вещи несовместимые.

— У вас есть этот список?

— Боже упаси, Александр Христофорович! — воскликнул я.

— Вы, однако, так уверенно говорите о предмете, словно недавно читали его, — заметил генерал.

Я решил утроить осторожность.

— У меня отличная память, ваше высокопревосходительство. А это произведение настолько необычное, что выбросить его из памяти я не могу — хотя бы и желал.

— Кто же автор — по-вашему?

— Не могу знать, Александр Христофорович. А если начать гадать, то можно кого-то зря обидеть. А дело серьезное.

— У нас все дела серьезные. Вы уходите от ответа, Фаддей Венедиктович. Помогите мне, ведь вы тут специалист.

— Я могу лишь сказать, что это барковская линия, и искать следует среди его последователей. А цинизм укоренелого атеизма — результат зрелого ума, погрязшего в низких пороках.

— Князь Горчаков, быть может?