Дневник чайного мастера

Я открыла глаза. Передо мной лежал лишь один-единственный разбитый прибор — не такой уж и большой — с пробитым в нескольких местах корпусом, словно кто-то пытался это сделать специально. С одной стороны у него была круглая треснувшая стеклянная линза, похожая на дно фонаря. Прибор я видела и раньше, скорее всего, даже много раз брала его в руки и передвигала с места на место в поисках чего-нибудь поинтереснее, после того как однажды Санья оставила его, а я забрала серебристый диск себе. Но в этот раз солнечный свет попал на металлическую пластину шириной в полпальца и осветил выгравированную на ней надпись. И тут мне показалось, что мир остановился.

Я несколько раз прочитала надпись.

М. Янссон.

Прибор чуть не развалился на куски, когда я заворачивала его в тряпку и запихивала в сумку. Нельзя было терять ни минуты, а под ногами начал трещать и лопаться пластик, будто свалка вдруг опомнилась и решила поглотить меня, уносящую что-то очень ценное. Тут я подумала, что если раньше продолжение записанной на диске истории принадлежало только ей и мои шансы найти ее были мизерны, то теперь возможность — пускай крохотная, но вполне реальная — сделать это существует. Проклюнувшись, мысль тут же пустила зеленый росток, потянувшийся к солнцу.

Дома я поставила находку на единственный свободный от книг и записей угол маминого стола и развернула тряпку. Затем опустила жалюзи, потому что за время моего отсутствия солнце успело развернуться и начало светить в окна на этой стороне дома. В комнату опустилась тень. Я сидела на стуле, уставившись на стопки книг, на бумагу, куда записала все, что только помнила из услышанного на диске, на принесенный прибор, стоявший молча, словно мертвое насекомое. Четкие лучи вечернего солнца пробивались сквозь пластины на окне.

Экспедиция Янссона. Сумрачный век. Утраченные земли. М. Янссон.

Я знала, что это еще не все, что это далеко еще не все части истории, и, кто знает, может, всех их мне никогда не удастся раздобыть, но я знала, что есть еще одно место, где я не искала.

В доме царили тишина и покой, молчал пустой чайный домик, на улице было пустынно. И если дух отца бродил по комнатам или по лужайке, то он пребывал в полном умиротворении, охраняя то, где прожил всю свою жизнь. Индикатор транслятора не мигал, муравьи чертили свои дорожки по каменным плитам сада и в углах дома, дерево стен ощущало медленно растущую усталость, пыль собиралась на окнах и полках — все это происходило незаметно, но никто ни о чем меня не спрашивал и ничего не просил.

В гостиной стало сумрачно. Крышка сундука тихо поднялась — пахнуло пожелтевшей бумагой и старыми чернилами. На обложках дневников не было указано ни дат, ни имен чайных мастеров, так что мне потребовалось некоторое время, чтобы найти нужный том. Наконец на первой странице одного из них я увидела дату, которую искала.

И начала читать.

Глава 11

Были допиты последние капли чая, чашка опустела. Мертвая пыль витала в воздухе, светясь в лучах солнца. Я отодвинула в сторону прочитанные дневники и записи, принесенные сюда из маминого кабинета, легла на спину и закрыла глаза: в кожу врезалась складка одежды, мысли путались, и всякий раз, как я пыталась потянуть за одну из ниточек, остальные затягивались еще в более тугой клубок.

Последние два дня прошли у меня за чтением дневников чайных мастеров, и за это время я изучила семь — те, что относились к эпохе Сумрачного века. На его исходе в доме проживали одновременно четыре чайных мастера, первый — Лео Кайтио — практически не занимался дневниками и оставил после себя только один. Сделанные им пометки были скупыми и мало о чем говорили: «Утром шел дождь. Визит прапорщика Сало с супругой прошел, как и ожидалось. Не забыть отнести башмаки в починку». Или: «Нынче январь теплее, чем в прошлом году. В глиняном чайнике трещина». Из маминых книг я узнала, что январем назывался первый месяц в году по старому солнечному календарю. Несмотря на всякие сложности, я довольно быстро изучила записи Лео, правда, в конце его почерк изменился, но я быстро разобралась, что случилось. Пришлось даже открыть следующий по порядку дневник, где на первой странице стояло «Миро Кайтио» — вероятно, сын Лео. Так что последние страницы дневника Лео были написаны именно его рукой.

Миро не унаследовал лаконичного стиля своего отца и все свободное время старательно вел записи. Его мелким почерком были испещрены шесть дневников и целая куча больших и мелких клочков бумаги, вложенных между страницами. Часть записей оказались без даты, к таким относились и сделанные в книге Лео. Возможно, с бумагой уже тогда были сложности, иначе зачем Миро стал бы вести свои записи в оставшейся от отца книге.

Он рассказывал о своих снах, мыслях, чувствах и переживаниях во время чайной церемонии и после нее; он перечислял вещи, вызывавшие у него улыбку (кошка на руках, вкус свежего яблока, нагретая солнцем лужайка под босыми ногами), и то, что раздражало его (тесная обувь, треснувшие очки, чернила, которые кончаются всякий раз, когда они очень нужны).