Дневник читателя. Русская литература в 2007 году

Или тот такт, с которым Вацуро отзывается об извлеченном из небытия, по-своему интересном, но несомненно сильно раздражающем В. Э. романе Бориса Садовского «Пшеница и плевелы», где Лермонтов безвкусно окарикатурен во имя завладевшей автором «идеи»: пусть Садовской глумился над поэтом, но публиковать и читать его стоит – злая неправда одаренного писателя должна быть понята и преодолена разумным читателем.

Разумеется, не одна только любовь к Лермонтову сформировала личность Вацуро, его уникальный склад научного мышления, художественный вкус и неподражаемый литераторский дар. Такое утверждение было бы и наивным, и пошлым, и просто несправедливым по отношению к родным, учителям, друзьям В. Э., к России, Европе, словесности, культуре. Но и вынести за скобки эту «странную любовь», что не застила мир, но вела к миру, не наваливалась на свой предмет всем грузом и навеки, не подчиняла его эгоистичному произволу, но предполагала особо трепетное к нему отношение, тоже не получается.

Т. Ф. Селезнева закрепила своим мемуаром домашнее предание о восьмилетнем мальчике, который в 1943 году на казанском базаре увидел альбом, выпущенный к столетию кончины Лермонтова («312 страниц иконографии с краткими текстовыми пояснениями»). Увидел и, вовсе не будучи балованным ребенком, так посмотрел на бабушку, что та купила чудо-книгу, «отдав за нее почти всю выручку», полученную за только что проданную питьевую соду (собиралась она купить детям молока).

...

Я спрашивала Вадима, что именно он почувствовал, увидев альбом? – Страх, – ответил он, – точнее ужас: вот сейчас книгу кто-то купит, унесет, и я больше никогда ее не увижу… (655–656).

К счастью, лермонтовский альбом унес тот, кому он предназначался судьбой. Книга эта пережила своего владельца, который долгие годы стремился исполнить высшее поручение, объяснить точными и внятными словами то чувство, что вдруг настигло мальчишку – в военное лихолетье, в чужом городе, почти без надежды на все-таки свершившееся чудо. Вацуро выплачивал долг за некогда обретенное счастье. И выплата этого долга тоже была счастьем.

Конечно, совокупность статей и заметок не может заменить того целостного труда, что мог быть выстроен Вацуро. Но собранные вместе эти писавшиеся в разное время статьи и заметки позволяют нам глубже понять и их героя, и их автора. Если судить формально, В. Э. книги о Лермонтове не написал. Не надо судить формально.

Приношу глубокую благодарность Тамаре Федоровне Селезневой за предоставление материалов домашнего архива, замечательные подробности, сообщенные в личных беседах и постоянную поддержку.

...

Опубликовано: В. Э. Вацуро. О Лермонтове. Работы разных лет. М.: Новое издательство, 2008

Примечания

1

Долинин Александр. «Вальтер-Скоттовский» историзм и «Капитанская дочка» // Тыняновский сборник. Десятые – Одиннадцатые – Двенадцатые Тыняновские чтения. Исследования. Материалы. М., 2006. С. 194; в статье приведена основная литература по истории вопроса.

2

Долинин Александр. Указ. соч. С. 177; Альтшуллер Марк. Эпоха Вальтера Скотта в России. Исторический роман 1830-х годов. СПб., 1996. С. 251.

3

Сказочный протагонист – общий литературный предок персонажей Вальтера Скотта и Пушкина, а сказка – общий прообраз их романов. О сказочной основе «Капитанской дочки» см.: Смирнов И. П. От сказки к роману // История жанров в русской литературе X-XVII вв. (= АН СССР. Институт русской литературы (Пушкинский дом). Труды отдела древнерусской литературы. Т. XXVII). Л., 1973. С. 284—320.

4

Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1977—1979. Изд. 4. Т. VI. С. 361.

5

Долинин Александр. Указ. соч. С. 183, 192.

6

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. VIII. С. 44—45.

7

Долинин Александр. Указ. соч. С. 182.

8

Здесь должно указать на еще одно различие между Пушкиным и Вальтером Скоттом. Шотландский романист безусловно понимал, сколь относителен «порядок», торжествующий в конце каждого из его романов. Иначе он просто не мог бы описывать в других романах другие – столь же напряженные и столь же «благополучно» в итоге разрешаемые – конфликты. Однако Скотт не делает акцента на повторяемости социальных коллизий и взаимосоотнесенности разновременных гражданских распрей, что глубоко важно для исследующего русское «метаисторическое противоречие» Пушкина. Характерно, что Пушкин обходит самый выигрышный в русской истории сюжет «торжествующего порядка» – конец Смуты и воцарение новой династии. Напомним, что именно до этой точки намеревался довести «Историю Государства Российского» Карамзин, что этой теме посвящен первый русский «Вальтер-Скоттовский» роман – «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» М. Н. Загоскина, что «мининский» и «сусанинский» мифы явились важными составляющими официальной идеологии николаевского царствования.

9