Дневник детской памяти. Это и моя война

А над нами шел воздушный бой. Мы ждали бомбежку, а ее не было. Какие это были самолеты, чьи? Так и неизвестно. Снова непонятная тишина. А потом в подвал вошли немцы с автоматами и стали выгонять всех. На улице стояла уже большая колонна из наших, и мы встали в конце. По бокам немцы с собаками. И погнали нас через Варшаву, а домов нет, одни руины. Мы последними уходили. Можно сказать, Варшавы больше не было.

Мне трудно было идти с двумя палками для опоры. Дело в том, что нас однажды завалило, как раз после удара «Берты». На следующий день нас откопали, но я не могла пошевелить ногами, они до колена ничего не чувствовали, их массировали, но они плохо слушались. С маминой поддержкой я шла. Нельзя было не идти. Ослабевших, кто садился на землю, стреляли сразу, чтобы колонне не мешали. Привели нас в Прушков, это под Варшавой железнодорожная станция. Там было все обнесено колючей проволокой, с вышками. Загнали всю колонну в депо, закрыли ворота. У дверей поставили парашу. Когда она наполнялась, двое мужчин выносили в сопровождении солдат. Пока мы все находились вместе – дети, женщины, мужчины, в том числе военные. Кажется, через день или два пришли сортировать нас. Есть не давали, но мы и не хотели уже, привыкли к голоду. Помню, немец поднимает голову за подбородок, смотрит на меня и выносит решение, на глаз. Документов у нас нет. И вообще ничего у нас не было, в легких платьицах, и все! Худые, истощенные. Мы давно не мылись, не причесывались, вши просто сыпались. Когда меня отправили налево, мама тихо ко мне подтолкнула Людвику. Когда пришла мамина очередь, ей указали направо – там были взрослые и молодые. Вот тогда нас и разлучили! Навсегда, как оказалось. Когда их уводили, все так кричали, мы тоже маму звали, она крикнула нам: «Держитесь всегда за руки!» (Вот держимся до сего дня, несмотря ни на что.) Увели их в барак, что дальше с ними стало, не знаем, А нас привели к «скотским» вагонам без крыши и повезли. Оказалось, в Бжезинку, это Освенцим-2 – немцы переименовали в Аушвиц[10].

Помню, сделали один раз остановку, чтобы не устроили в вагоне туалет. И тут меня больные ноги подвели, я сорвалась с насыпи и далеко улетела. Потом карабкаюсь к вагону, тороплюсь – уже все там, как бы не уехали, а один солдат взял и ногой спихнул меня назад, я только потом поняла, что у меня был шанс бежать. Но он не знает, что у меня там сестренка! Я снова карабкаться стала. Когда до него поднялась, он тогда со злостью как поддаст мне сапогом, и я влетела в вагон, решил «дура девчонка».

* * *

Привезли нас, наголо обрили, пропустили через карантин и выдали одежду лагерную с нашивкой «п» – поляки, черная буква на красном треугольнике. И началось – все дети в обязательном порядке посещали «ревир» – медсанчасть. Мы просовывали руку в окошечко, и медсестра брала кровь. Перед этим обязательно измеряли температуру. У меня бывала она повышенная, тогда я не ходила. Если кто-то потерял сознание и упал, его укладывают на топчан, и он потом должен сам очнуться. Если не пришел в себя, то потом в бараке мы его и не видели. Наш барак был, видимо, детский, кроме детей и подростков были мамы с маленькими детьми. Они нам помогали во всем. Ведь даже плакать не разрешалось…

* * *