Дневник дьявола

Там нас разместили в каком-то подвале, дали еды и заперли. Я не знаю, сколько времени нас продержали в темноте – день или все пять. Фишман был совершенно спокоен, казалось, в этих темных и влажных подвалах он чувствует себя прекрасно. Я же сходил с ума: ничто не отнимает столько сил, как отсутствие возможности перекинуться с кем-нибудь словом, потому что и Адриан, и девочка, которая приносила нам еду, хранили гробовое молчание. Несколько раз я пробовал завести разговор с ребенком, но девчонка вела себя как глухонемая. Однажды я спрятался за дверью и, когда она вошла, неожиданно выскочил на нее, закричав и раскинув руки, словно летучая мышь – крылья. Ни один ребенок не останется спокоен, если его неожиданно напугать, поэтому я пришел к выводу, что она глухонемая. Даже когда мы играли в покер, напрягая зрение, чтобы различить карты, для общения нам было вполне достаточно междометий. Сейчас мне кажется, что я не спрашивал, что происходит. А может, спрашивал, но в ответ получил скупое: «Доверься мне». Спустя какое-то время я начал беседовать со стеной, а Фишман был настолько великодушен, что иногда разрешал мне это. Тогда, в Бейруте, когда я уже насытился тишиной, беседа невидимого с Невидимым доставляла мне удовольствие. Это он про меня и стену. О чем же я тогда говорил?

Высокий, противный голос невидимого был мне знаком. Голос стены, или того, что было скрыто в ней, напротив, был сладок и манящ. Я припоминаю некоторые отрывки. Те, про детей. Если это правда… Не слишком довольный такой характеристикой, я все же представлю этот отрывок на ваш суд – пусть послужит подтверждением эмоциональной нестабильности нашего героя. Я был там, я произносил эти слова, никаких других голосов, кроме моего, там не было; и, хотя я говорю не так, как диктор, мой голос – Боже! – все же нельзя назвать противным…

– Не все дети становятся ангелами. И дело здесь не в таинстве крещения, – произнесла стена.

– Ты хочешь убедить меня в том, что некоторые из них пополняют ряды чертенят? – язвительно поинтересовался невидимый.

– Не говори о них так, ангелы и демоны не взрослеют. У этих существ нет стадий развития.

– Если ты называешь их «существами», то почему же нет? (Вот умора, все было совсем не так.)

– Ты пытаешься применить формулы лингвистической логики к явлениям, не поддающимся описанию.

– Вы не дали мне иных орудий. (Да, это правда.)

– Потому что ты все равно бы с ними не справился.

– Ну, тогда не придирайтесь! – невидимый был резок. Он рисковал.

– Ты можешь вспомнить что-нибудь из своего детства? – ласково увещевала его стена.

– Нет.

– Но это невозможно.

– Зато я более чем хорошо знаю историю своего рода.

– Это все – ничего не стоящие россказни. Фрагмент инфицированной памяти. (Он очень точно это запомнил, но понял ли? – сомневаюсь!)

– Мне нелегко сейчас говорить об этом, вернемся к сути вопроса, – невидимый заговорил спокойнее. – В каких же случаях погибшие дети не могут стать ангелами?

– Если их убили другие дети.

Описание моей вымышленной беседы со стеной занимает в дневнике Фишмана несколько страниц, исписанных бисерным почерком. Я не хочу полностью цитировать его, главным образом из-за неточностей, причиной которых была его плохая память и больное воображение. Я сам не слишком хорошо помню, о чем шла речь, и, честно говоря, сейчас мне самому не верится, будто я разговаривал сам с собой как – извиняюсь за выражение – чокнутый.