Дневник для Стеллы

Всю осень Свифт трудился, не покладая рук («у меня сейчас бешеная спешка»); тайные переговоры Болинброка за спиной союзников шли к финалу, в октябре 1711 г. соглашение между Англией и Францией было в основном достигнуто. Для отвода глаз обнародовали некоторые условия предварительного соглашения, составленные в самых общих словах, предусмотрительно умолчав о конкретных преимуществах, полученных Англией. Виги были в ярости. Ганноверский курфюрст отвергал заключение мира без Испании, и его посол направил гневную ноту протеста. Желая в такой ситуации во что бы то ни стало добиться успеха, Болинброк шел все далее по пути еще большего сближения с Францией и Стюартом. Свифту необходимо было во что бы то ни стало поспеть со своим памфлетом к открытию парламента. 8 ноября, например, он с утра и до вечера вместе с Болинброком вносит исправления в рукопись, предварительно прочитанную государственным секретарем. 27 ноября памфлет Свифта «Поведение союзников» выходит из печати. Он производит впечатление разорвавшейся бомбы. Повсюду, в кофейнях и гостиных только и разговоров, что о нем. Всеобщее нетерпение достигает предела.

Сессия парламента открылась 7 декабря, и в тот же день один из самых закоренелых тори — лорд Ноттингем, к полному изумлению своей собственной партии, вносит поправку в адрес, который парламент направил королеве: никакого мира без Испании. Он сделал это в угоду вигам, стремившимся сорвать заключение мира, а они в свою очередь пообещали Ноттингему проголосовать за принятие билля о временном единоверии. Этот билль грозил разорительными штрафами тем диссентерам, которые, приняв причастие по обряду англиканской церкви ради получения должности, продолжают посещать молитвенные собрания своей секты. Виги, таким образом, предали своих сторонников из числа диссентеров, убедив их, что это лишь временная мера.

Позиции тори в палате лордов всегда были шаткими. Оксфорд же, по своему обыкновению, не принял никаких предварительных мер. Возможно даже, что желание увидеть крах усилий Болинброка было настолько велико, что Оксфорд решил предоставить все на волю случая. В результате поправка Ноттингема была принята. Однако это означало поражение и в сущности крах кабинета Оксфорда. Свифт в панике («Я ужасно пал духом»), он подозревает королеву в вероломстве, а Оксфорда и миссис Мэшем в предательстве. А ведь совсем недавно он так радовался за Оксфорда и восхищался им. Стало быть, в душе Свифт считал и его и миссис Мэшем интриганами, которые способны на все. Впрочем, и о секретаре он незадолго перед тем обмолвился: «…насколько он правдив и прямодушен, судить не берусь». Свифту уже мерещится наказание, ожидающее в недалеком будущем его патрона и его самого — казнь, виселица. А что, если его враги поступят с ним так же, как он требовал поступать с ними? Ведь по его настоянию Болинброк отправил в тюрьму нескольких писак, осмелившихся печатно оскорбить Свифта. Он напоминает Сент-Джону об услугах, оказанных им министерству; ведь он делал все безвозмездно и просит теперь лишь об одном — помочь ему укрыться где-нибудь в безопасности. Записи этих дней (начиная от 7 декабря 1711 г.) представляют нам их автора не в лучшем виде. Только теперь, надо полагать, Свифт вполне осознал, каким огромным и в ряде случаев необратимым переменам содействовал он своим пером, каких влиятельных людей помог низвергнуть и какую большую ответственность взял тем самым на себя. Делать это, чувствуя за своей спиной прочную опору в лице всесильных министров, было безопасно, труднее было представить себя лишенным опоры и поддержки и, быть может, выставленным у позорного столба, как это однажды произошло с Даниэлем Дефо, коего он презирает, как продажного писаку. На это у Свифта не хватало мужества.