Дневник длиною в жизнь. История одной судьбы, в которой две войны и много мира. 1916–1991

Помню соседку, у которой муж не вернулся с гражданской. Она приходила к нам, садилась почему-то на пороге из сеней в кухню и кашляла по-страшному, задыхалась. Говорили, что у нее чахотка. Я тогда не знала, что это такое. Мне было жаль ее. Муж погиб, кажется, у нее был сын, еще мальчишка. Вскоре она умерла, в то же лето, 1919 или 1920 года.

Летом в селе было привольно. Дети бегали по лугам, недалеко в лес. Питались всякой зеленью. Ели будулицы – это цветы щавеля, толстые сочные палочки с цветами на конце. Мы снимали с палочек тонкую пленку и ели эти палки в неограниченном количестве. В августе собирали дикий чеснок в виде толстой травы и тоже ели. Ели заячью капусту – три листика нежной травки. Ели клевер и белую кашку, которая росла везде. Потом ели еще просвирки – это красивые листья травы и плоды ее, в зеленом гнездышке белая круглая лепешечка, съедобная для нас, детей. Потом ели еще какую-то траву с толстым стволом, тоже чистили ее, вкус ее напоминал вкус редьки. Эта трава росла только в одном месте, во дворе тюблевки, так называлась сельская тюрьма.

Не помню, в 1919 или 1920 году Пасха была 19 апреля и было очень жарко. Девочкам в школе выдали ткань на платья, белую, кажется в полоску, а может быть, в мелкую клетку. Мама сшила мне платье, и так приятно было его надеть. Но я скоро испортила его, села где-то на бревно, а оно было сосновое, и к платью прилипла смола…

По праздникам на базарной площади ставили карусель, и мы, дети, очень любили кататься на ней.

Летом отец ходил в лес за грибами и иногда брал меня с собой. Выходили из дому, когда было еще темно, и в лесу ждали рассвета. С первыми лучами солнца брали палки в руки и начинали искать грибы. Грибов в лесу было много, лес был чистый, хворост собирали для печек, и поэтому в лесу свободно росли и травы, и цветы, и кустарники, и ягоды, и грибы. Грибы мы брали только белые, подосиновики, подберезовики. Сыроежки не собирали, от них в корзине только мусор. Брали еще маслят, они росли большими семействами, и собирать их было удобно.

Дома мама жарила грибы, и мы набрасывались на них, а потом у нас болели животы…

В 1920 году, весной, родители на приусадебном участке посеяли просо, а не картошку. Просо выросло высокое, густое. Осенью его сжали или скосили, не помню. Где-то на крупорушке его ободрали, и мама стала каждый день варить молочную пшенную кашу. Мы ее ели и никогда не наедались, особенно я, мне всегда хотелось каши.

В сентябре, 15 числа, мама родила дочку. Она рожала дома с бабкой-повитухой. Лежала она на кухне в маленькой комнате, за печкой. Алексей и Валя спали, была ночь. Отец и я не спали. Отец бегал по кухне, горнице, стоял перед иконой и молился. Я все время сидела на кухне и слушала, как мать кричит. Меня не прогоняли, видно, считали, что я уже большая, а мне было всего девять с половиной лет. Днем мама испекла пирог с картошкой и легла, видно, у нее уже были схватки, она послала отца за бабкой. Мне она что– то показывала, не помню.

К концу ночи мама родила девочку. Назвала ее Анной, в память о своей умершей матери. Я сразу же попросила называть ее Нюрой. Недалеко от нас жили Наметкины, два брата, и у них обоих были девочки, и звали их Нюрами. Мне это имя очень нравилось. (Когда сестра выросла, она была недовольна своим именем и просила всех звать ее Аней. Все звали, а я нет, только Нюрой.)

После родов у мамы были какие-то заскоки в голове. Однажды в конце дня мы что-то делали в огороде всей семьей – отец и мы, дети. Мама сидела тут же на табурете с Нюрой на руках, кормила ее грудью, я что-то спросила у нее, она посмотрела на меня очень неласково и сказала: «Ты тут хозяйка и делай как знаешь!» Меня это почему-то очень обидело. После этого я не стала у нее ничего спрашивать. Я поняла только, что она не совсем здорова.

Прошла теплая осень. Наступила холодная зима. Мама стала подкармливать Нюру пшенной кашей, а она была еще такой маленькой…

Я пошла в третий класс. Сидела уже не на первой парте, а где-то сзади в последнем к двери ряду, с Лидой Платоновой, которую во втором классе я не знала. Учительницу звали Капиталиной Федоровной. Учиться мне было легко. Только однажды я встала в тупик, когда по арифметике стали проходить деление больших чисел. Задали на дом несколько примеров. Пришла домой, села за уроки и не знала, как решать эти «деления». Досидела до ночи и решила, что завтра в школу не пойду, и начала плакать. Отец уже видел, что я что-то не могу сделать, взял у меня задачник и стал мне объяснять, как надо делить число на число. Долго он вдалбливал это деление в мою голову, пока я наконец не поняла, и я легла спать радостная и довольная. Больше у меня на уроках не было непонятных вещей. Третий класс проскочил как-то незаметно, не было особых впечатлений, если не считать грубых, нахальных мальчишек. Их в классе было больше, чем девочек, и много их было из деревень Белково и Забялино.