Дневник Дракулы

Менторский медицинский голос вещал в трубке.

– Извините за беспокойство, но состояние вашей бабушки крайне возбужденное. Она не прекращает, как проснулась, сквозь зубы выдавливать один и тот же звук, похожий на «Д». Вас, кажется, зовут Дина? Наверное, вас-то она и хочет видеть. Похоже, вам надо немедленно приехать в больницу, она хочет передать вам что-то важное, возможно, это связано с завещанием.

Трубку чуть было не бросили, но я успела крикнуть.

– Соедините меня, пожалуйста, с нею! Я попробую ее успокоить до своего приезда по телефону.

Трубка ударилась о стол, потом я услышала какие-то переключки, а еще через минуту послышалось тяжелое, сиплое дыхание в трубке. Я боялась открыть рот и получить в ответ смертельный электрический разряд в мою ушную раковину. Она ждала, я это чувствовала, и молчание было страшнее экзаменационной тишины.

– Бабушка, это я, Дина… Дома все в порядке… Прости меня за…

Я закашлялась. Но вранье перло из меня.

– Я закрыла на ключ спальню, музыкальную, гостиную.

В ответ полетело нечленораздельное бурчание, недовольное и оспаривающее мое сообщение. Она поняла, что я вру. Телефонная розетка имелась только в спальне, под книжными полками, значит, она поняла, что я знаю о существовании библиотеки и до сих пор нахожусь в спальне – как бы я могла иначе общаться с нею по телефону? Надо как-то выкручиваться.

– Бабушка… прости, я ни к чему не прикасаюсь, лишь вытянула провод в коридор, откуда и беседую с тобой.

Долгая, очень долгая пауза. Бабка мучилась, металась между верой и проклятием. Потом ее голос покатился вниз, в уже знакомый мне по ночным концертам булькающий клокот, и трубку бросили.

Я вышла из спальни-библиотеки. Мне стало капельку стыдно, даже чуть сильнее прежнего за свое вторжение в чужую жизнь. Я вспомнила слова отца, цитирующего Екклесиаста: «Притесняя других, мы размениваем мудрость на глупость». Первой и так у меня были крохи, да и те растеряла среди последних событий. А второй, получается, я накопила за несколько дней столько, сколько вся моя прошлая жизнь мне не подарила.

Я чувствовала себя неуютно и как-то гадливо. Мое «Я» уменьшилось до размеров простейшей одноклеточной инфузории. Я всегда презирала мухоподобных людишек, прилипших к дворовым лавочкам и живших чужими жизнями, страстями, чувствами, мыслями, идеями, интересами, прикладывающих ухо со стеклянной банкой к соседним стенам или полу, чтобы как-то наполнить собственные душевные пустоты, облагающих себя правом судить других и мерить чужие судьбы с прыщеобразных холмиков своих никчемных. А ведь я сама постепенно уподобляюсь им. Ничто так не умаляет и не уничтожает личность, как ее попытки вторгнуться в чужую жизнь. Откуда во мне эта грязь, это мещанство? Мне протянули руку помощи, предоставив бесплатное жилье в большой московской квартире в центре города, а я на эту руку такой грязи навалила.