Дневник ее соглядатая

Едальня без названия, куда заглянул Илья, была у Киевского вокзала с народом низменным, разношерстным и в пьяном горе неуемным. И минуты не прошло после финального свистка арбитра, как в баре затеялась драка, которая при ловком маневрировании официантов быстро выплеснулась на улицу. В предбаннике в толкотне всеобщей злобы на вселенскую неслыханную несправедливость кто-то пырнул Илью ножом. Пока разогнали драку, пока вызвали милицию, пока приехала «скорая»… Десяток «пока» обернулся одной рядовой смертью.

Потом одни свидетели твердили, что бритоголовые, уязвленные поражением, стали цепляться к хачикам и Илья, как чернявый, попал под раздачу. Другие уверяли, что южане начали хамить и задираться первыми, а Илья за них вступился. Третьи тихо бубнили, зыркая по сторонам, чтобы не встречаться глазами со следователями, что не было никаких бритоголовых, а Илья вступился за какую-то официантку, к которой вязались хачики. А официанты от всего открещивались, ничего не видели и не слышали, и девочек у них в обслуге отродясь не бывало. Следователи позевывали и злились: «Какая национальная почва? Ну и что, что чернявый, он же Скворцов. Придумают, ей-богу».

Родители Ильи бились, как тигры, и убийцу все-таки вытащили на свет божий из какой-то дыры. Трясущийся прыщавый подросток, наркоша, жалкий, злобный. Никакой национальной почвы. Зачем пырнул, отчего – сам не знал. Так, от избытка паленой водки или дури.

«Вы нам «куклу» вместо настоящего убийцы подсовываете», – тихо сказал папа Ильи следователям, но глубже рыть не стал.

Все это Алла узнавала от усатой Мариэтты. Сама она впала в трусливый ступор и не могла сдвинуться с места. Ни в морг, ни на похороны не поехала.

«Это все Каха, – вяло думала Алла. Чудовищная новость лежала перед ней, как мертвая, скользкая рыба, которую невозможно было взять в руки. – Это все Каха или подстроил, или подтолкнул руку убийцы своей ненавистью. А ты думала, ненависть так легко тебя отпустит?»

На Аллу навалилась тяжелая усталость. «Это ведь личная битва. Зачем в ней невинные жертвы? Почему для пространства так важна моя прощабельность? Что во мне такого? Что поставлено на карту? Неужели большее, чем жизнь и смерть? И что случится, если я теперь отступлю, позволю ненависти снова влиться в меня? Почему я чувствую себя причастной к какой-то тяжкой, громадной битве? Главное, расскажи кому, даже прамачехе, – не поверят. Решат, нервный срыв».

Да, она не поехала на похороны. Струсила. Прикрылась своей беременностью перед удрученной и заплаканной Линой Ивановной, которую выставила вместо себя. «Достаточно с меня похорон Стёпы. Двое за один год – это уже слишком, – малодушно убеждала она себя. – Я не могу увидеть Илью в гробу. Буду думать, что он просто уехал в свою Тверь и когда-нибудь вернется. Прошлое, притормози, побудь еще настоящим. Подожди, пока я смогу по кусочку проглотить эту боль».

Алла смотрела во двор невидящими глазами и твердила себе, что ее малодушие оправданно. Вдруг заметила, что каштаны, так и не отдав осени ни одного листа, разом пожелтели. Все, с головы до пят, словно бойцы по команде. Этот яркий солнечный густой желтый цвет притягивал взгляд и вливал внутрь спокойствие, как микстуру.

Сильный порыв ветра пронесся сквозь листву. Давно созревшие, но притаившиеся под листьями плоды посыпались из своих высохших домиков. Шоколадный град забарабанил по тротуару, по крышам машин. Один каштан угодил зазевавшейся вороне по темечку. Она дико каркнула и взвилась в небо.

В прихожей раздался требовательный звонок. Вся в черном, грузная и печальная Лина Ивановна пошла открывать.

– Добрый день, мы были тут рядом, в вашем отделении… А у Аллочки мобильный отключен… – послышался извиняющийся басок Мариэтты.

– Конечно, конечно! Как хорошо, что вы зашли. Ей просто нездоровится. Врач говорит, это шок.

В гостиную вошли еще более посеревший Андрей Александрович и еще более почерневшая и отвердевшая Мариэтта Ашотовна. Посидели, помолчали. Выпили чаю. Андрей Александрович вышел на кухню позвонить. Мариэтта подсела к Алле на диван и, аккуратно поправив плед, тихо спросила:

– Илюша говорил, что у него для нас грандиозная новость. Это новость про тебя? Правда? – с надеждой в голосе прошептала она и вдруг заплакала, некрасиво сморщив усы. – Ты беременна?

– Да, – не в силах объяснить всю запутанность ситуации, ответила Алла, ужаснувшись, что теперь в эту заварушку оказались втянуты и Илюшины родители. Мариэтта Ашотовна ревниво покосилась на Лину Ивановну, как на конкурента, и придвинулась к Алле:

– Девочка моя, мы всё для тебя сделаем!

Лина Ивановна закатила глаза, полные слез, и поспешно вышла из комнаты.

Жизнь сузилась до дивана. В конце октября уже пошел снег. Алла видела этот легкий белый промельк за окном, но даже не привстала взглянуть. Она не знала, тает он или нет. Она уже почти три недели не выходила из дома. Общалась с миром теперь только эсэмэсками и по электронной почте.