Дневник ее соглядатая

Впрочем, его молодая жена оказалась очень ревнивой и быстро оттеснила от мужа всех «сомнительных» приятельниц. Мы стали видеться все реже и реже и наконец потерялись совсем.

Прошло лет десять. Однажды муж, зная мою любовь к опере, подарил мне поход на «Бал-маскарад» в Большой театр. Мы сидели в партере, совсем близко от сцены, и в оркестровой яме я неожиданно приметила Вадика. Когда все музыканты с серьезными, полными достоинства лицами встали кланяться публике, он один, скорчив уморительную гримасу полного идиота, скосив глаза к переносице и пустив воображаемую слюну, прижал скрипку на манер балалайки к животу и сделал вид, что трынькает на ней. Солидная публика прыснула. Постаревший Будрайтис со своего боевого поста благосклонно улыбнулся шалостям старого недруга. Сердце мое переполнила гордость: перестройке мой кумир тоже оказался не по зубам».

Алла откинулась на спинку сиденья. «Почему мачеха ничего не рассказала мне именно об этих двух мужчинах, которые были не любовники, не женихи, а друзья, личности, сформировавшие ее личность? И как странно, что именно они пришли на похороны. Только они. А паршивец Жоржик Романович даже не позвонил. Потом объявится и будет врать, что уезжал. Не друг юности и бизнес-партнер, а большой фуфел».

Алла считала нрав покойной мачехи легким, завидовала тому, как просто та сходится с людьми и вообще смотрит на мир снисходительно, поэтому ее потрясли признания мачехи о мире, который был ей не впору. «Если он такому человеку, как Стёпа, не впору, тогда кому он как раз? В размерчик? Неизвестному Вадиму? А моему отцу разве он не впору? Вон, с него все как с гуся вода! Носорогам все впору», – хмурилась она, вглядываясь в открытый дневник.

Алла считала, что всем остальным живется легче, чем ей. Она тяготилась собственной замкнутостью, которую окружающие бездумно принимали за высокомерие или глупость. Ей трудно давалось извлечение на свет божий любых эмоций, особенно отрицательных: пласт их залегания был слишком глубок. Почти во всех кризисных ситуациях она выжидательно улыбалась, хотя внутри, как в скороварке, могли кипеть чернейшие страсти, но клапан сброса пара был наглухо запаян. Возможно, это был заводской брак. Порой давление зашкаливало, клапан сносило, и тогда всех ошпаривало крутейшим кипятком.

Но пока были силы, Алла удерживала все в себе. В ежедневной жизни ничего интимного не должно было выйти наружу. Даже щелкая дверью туалета, Алла тут же спускала воду, чтобы сразу заглушить любые возможные физиологические звуки бурным журчанием слива.

Преодоление настоящего давалось ей с трудом. Оно вываливалось из-за черной занавеси будущего прямо под ноги слишком быстро, чтобы сделать с ним что-нибудь стоящее. Влучшем случае Алла только успевала растащить это нагромождение «бульников» в разные стороны – тогда, полежав немного и отдышавшись, все события потихоньку осваивались, превращаясь в красочное, полное ощущений и жизни прошлое.

Милое сердцу прошлое, к которому можно было возвращаться снова и снова, наращивая какими угодно деталями. Она любила толстые исторические романы и костюмированные киноэпопеи, истории, переходящие из поколения в поколение, как в «Саге о Форсайтах», где время и времена жили и развивались наравне с прочими героями.

Эта укорененность в прошлом заставляла ее затаивать дыхание в настоящем. Взять хотя бы студенческую компанию. По всем статьям в своем «социальном формате», как говорил Илья, она была равной среди равных. Хорошенькая, с состоятельным папой, домом на Рублевке и мамой в Америке, с отличной тачкой, с ай-подом и ноутбуком в модном нумерованном «биркине», доставшемся ей от мачехи в наследство. Отформатирована по всем правилам.

Она читала те же «Космо» и «Ом», отрывалась в том же «Джусто», в очередь пускала косяк по кругу, но университетская тусовка ее не принимала. Нет, не отвергала, а просто забывала о ней. Словно Алла – пустое место. Если только перепехнуться по-быстрому. А ведь она была хорошенькая, черноглазая с точеной фигуркой, как у куколки. Куколка-балетница-вображала-сплетница.