Я собираю все, что могу. Архив, как сказал великий специалист этого дела, покойный профессор Борис Викторович Томашевский, посмотрев у меня на квартире архив — «цены не имеет!» И это он главным образом был инициатором дела передачи архива в Пушкинский Дом. Начал собирать и приводить в порядок его — Миша. За 20 лет после его смерти я продолжала доставать всевозможный материал и делать такие же альбомы — как делал Миша по «Турбиным» — по другим его пьесам. Видимо, архив представляет интерес, так как недавно ко мне обратились из двух московских музеев и из Ленинской библиотеки — с просьбой о передаче архива. Но я, конечно, хочу, чтобы фонд был единый, и потому буду и дальше передавать Пушкинскому Дому. Хотя мне было бы гораздо удобнее, чтобы архив был в Москве, так как ездить в Ленинград — если мне бы нужно было для работы — мне трудно материально. Вот факт интереса к архиву — тоже свидетельство изменений и очень больших в нашей жизни…
Конечно, Ваше предложение написать о Мише меня страшно обрадовало. Вы знаете тот период его жизни, когда я еще не была с ним знакома. И хотя он мне много рассказывал о своей молодости, но все-таки это же не написано. Из-за того, что не вышла до сих пор Мишина биография (а я надеюсь, что она скоро выйдет!), среди людей, не знающих его, но интересующихся им, существует много сказок и легенд, вроде того, что он служил в белой армии, что он был в эмиграции, что он жил за границей и так далее. И когда бывает, что мне задают эти вопросы, и я говорю, что он никогда не был в армии, что он всегда был штатским врачом, сначала земским, а потом частным в Киеве, — и что только его писательская наблюдательность позволила ему с такой яркостью, живостью все описать, — люди широко раскрывают глаза…
…После всего тяжкого горя, выпавшего на мою долю, я осталась цела только потому, что верю в то, что Миша будет оценен по заслугам и займет свое, принадлежащее ему по праву место в русской литературе. Я Вам постараюсь прислать выдержки из выступлений о Мише и во время гражданской панихиды в Союзе писателей в 1940 году, и на вечере памяти в 1940 году в Театральном обществе, и на вечере памяти в 1960 году в МХАТе. Я сидела в МХАТе в фойе (я связана с этим театром уже более 40 лет) и, глядя на портрет Миши, думала: «Ты слышишь, Миша? Это о тебе так говорят! Это тебе играет Рихтер, это для тебя поет лучший тенор Большого театра (он пел по моей просьбе — любимую Мишину «Эпиталаму»)».
Дорогие Никол и Ксения! Сейчас только ушла от меня Надежда, она провела у меня целый день. Принесла мне Ваше, Никол, письмо от 27 ноября 1960 года, которое она получила 4 декабря. А я ей показала Ваши письма ко мне. Ваше письмо Наде я попросила оставить на время у меня, так как мне хочется на многое в нем ответить…
Мишина могила часто вызывает такое восхищение, что ко мне звонят незнакомые и говорят об этом. Она устроена таким образом.
Я долго не оформляла могилы, просто сажала цветы на всем пространстве, а кругом могилы посажены мной четыре грушевых дерева, которые выросли за это время в чудесные высокие деревья, образующие зеленый свод над могилой. Я никак не могла найти того, что бы я хотела видеть на могиле Миши — достойного его. И вот однажды, когда я по обыкновению зашла в мастерскую при кладбище Новодевичьем, — я увидела глубоко запрятавшуюся в яме какую-то глыбу гранитную. Директор мастерской, на мой вопрос, объяснил, что это — Голгофа с могилы Гоголя, снятая с могилы Гоголя, когда ему поставили новый памятник. По моей просьбе, при помощи экскаватора, подняли эту глыбу, подвезли к могиле Миши и водрузили. С большим трудом, так как этот гранит труден для обработки, как железо, рабочие вырубили площадочку для надписи:
Вырезать те строки, которые Вы предлагаете (мысль сама по себе чудесная и верная) — невозможно, так как, повторяю, на этом граните ничего вырезать невозможно, тем более мелким шрифтом. Эту глыбу — морской гранит — привез Аксаков специально для могилы Гоголя…