Дневник Елены Булгаковой

…свои мысли о пьесе. —В 1-й ред.: «Виден Николай, видна Александрина — и самое сильное, что осталось в памяти сегодня, сцена у Геккерена — приход слепого Строганова, который решает вопрос — драться или не драться с Пушкиным Дантесу. Символ — слепая смерть со своим кодексом дуэли убивает».

31 декабря.

В 1-й ред.: «Кончается год. И вот, проходя по нашим комнатам, часто ловлю себя на том, что крещусь и шепчу про себя: «Господи! Только бы и дальше было так!»».

1935

1 января.

…и он мне диктовал сценарий. —В 1-й ред.: «А вечером мне Миша диктовал «Ревизора»».

2 января.

При редактировании Е. С. опустила следующую запись: «Неприятное впечатление в трамвае вечером после театра. Какой-то вдрызг пьяный тип в шлеме с голубой звездой явно хотел затеять скандал по поводу моей шубы. И две бабы хихикали и с любопытством подзуживали его на это. Не в первый раз замечаю эту ненависть к шубе!»

4 января.

В 1-й ред. после рассказа Ольги об Афиногенове перечеркнутый карандашом текст: «Я слушала ее, молчала и только смотрела на нее таким взглядом!.. Это мне говорить о жалости к Афиногенову! Мне, жене Миши, которого травили и душили в продолжение всей его литературной жизни! Но дело не в этом, а вот в чем: не означают ли все эти тухлые разговоры того, что Немирович хочет опять оттеснить «Мольера» и выпустить на скорую руку афиногеновскую пьесу с тем, чтобы укрепить свою репутацию?»

И далее: «Я не знаю, кто и когда будет читать мои записи. Но пусть не удивляется он тому, что я пишу только о делах. Он не знает, в каких страшных условиях работал Михаил Булгаков, мой муж».

13 января.

…на генеральной «Китежа» —в Большом театре.

16 января.

«Шляпа» в Вахтанговском —комедия В. Ф. Плетнева.

24 января.

Горчаков привез эскизы Вильямса к «Мольеру». —Петр Владимирович Вильямс (1902–1947) — выдающийся театральный художник. В числе его лучших работ — декорации к «Пиквикскому клубу» и «Мольеру» во МХАТе. Оформлял посмертную постановку пьесы Булгакова «Последние дни» (МХАТ, 1943). С середины 30-х гг. один из близких друзей Булгакова.

9 февраля.

Маруся Т. —вероятно, Мария Георгиевна Топленинова.

12 февраля.

М. А. читал… —В 1-й ред. запись: «Впечатление сильное, я в одном месте (сумасшествие Натальи) даже плакала».

18 февраля.

Я… сделала небольшой доклад… —В 1-й ред.: «Я не подготовилась, волновалась сильно, но вышло, кажется, неплохо. И Миша очень похвалил, и пушкинисты…» 23 февраля Е. С. напишет известному пушкинисту Л. Б. Модзалевскому:

«Уважаемый Лев Борисович!

Обращаюсь к Вам по совету Мстислава Александровича Цявловского. Дело в том, что мне, при изучении книги Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина» пришло в голову совершенно иное толкование некоторых записей Жуковского, чем у Щеголева, а также и Полякова. (Запись, в которой содержатся, между прочим, слова: Мрачность при ней. Веселость за ее спиной. При тетке ласка к жене и так далее, — относится не к Пушкину, а к Дантесу.)

Об этих своих мыслях я сделала доклад на небольшом собрании пушкинистов у В. В. Вересаева 18.II.1935, причем Цявловский, Вересаев и другие пушкинисты согласились с моим толкованием записей».

Далее она просит фотографии подлинных заметок Жуковского («Если бы оказалось возможным снять фотографии, сообщите мне, пожалуйста, сколько я должна выслать денег») и задает ряд профессионально точных архивистских вопросов.

Ответ Модзалевского не пришел; по-видимому, затерялся на почте (см. запись 7 апреля 1935 г.). Гипотезу же Е. С. М. А. Цявловский привел в комментарии к книге Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина» (М., 1936): «Смысл этих записей Жуковского неверно истолкован П. Е. Щеголевым, а вслед за ним А. С. Поляковым <…>. В записях этих речь идет несомненно не о Пушкине, а о Дантесе. Такое осмысление записей принадлежит Е. С. Булгаковой, доклад которой я слышал у В. В. Вересаева в 1935 г.»

5 марта.

Тяжелая репетиция у Станиславского. —«Мольер» репетировался в 1932 г., и в 1933-м, и в 1934-м. Дважды менялся состав исполнителей. Дважды менялись художник спектакля и план постановки. Спектакль переносили с Большой сцены на сцену филиала и обратно. «…Ну что ж, ну, репетируем, — писал Булгаков Попову 14 марта 1934 г. — Но редко, медленно. И, скажу по секрету, смотрю на это мрачно. Люся без раздражения не может говорить о том, что проделывает Театр с этой пьесой».