Дневник эльфийки

– Ладно, ладно… не канючь, говорю же, это лишь четверть дозы, – врач похлопал меня по бедру, а затем выкинув шприц и расстегнул ремни, стягивающие мне руки: – Поднимайся, дорогуша.

Я попыталась привстать и не смогла. Нога онемела, и её ломило так, что слезы наворачивались на глаза.

– Ну надо же какая неженка, – врач усмехнулся и, шагнув к одному из шкафов, стоящих вдоль стены, достал оттуда и бросил мне пижаму. – У нас тут нет сестер милосердия, поэтому если не хочешь, чтоб тебя лишний раз лапали санитары постарайся самостоятельно одеться.

Меня бросило в жар. То ли от стыда, то ли от лекарства, которое он мне ввел. Закусив губы и стараясь не опираться на онемевшую ногу, я под его насмешливым взглядом кое-как села и оделась.

Он подвез мне кресло на колесах.

– Перебирайся, дорогуша.

Я, опираясь лишь на одну ногу и активно помогая себе руками, неловко уселась в кресло. От собственного бессилия и боли слезы уже потоком текли у меня по щекам.

– Так больно? – врач удивленно приподнял кончиками пальцев мое лицо.

– Очень, – тихо и подавленно выдохнула я, стараясь придать моему взгляду покорное и заискивающее выражение.

– Если действительно будешь паинькой, больше колоть не буду, – пообещал он и вывез меня в коридор.

В коридоре нас ждал санитар.

– В седьмую палату ее, – кивая на мое кресло, проговорил врач.

– В седьмую? – удивленно переспросил тот.

– Да, – подтвердил врач и, подтолкнув к нему кресло, добавил: – И повышенный режим безопасности, сам же видел девочка боевая. Хотя есть надежда, что сообразительная и нарываться не станет. Однако подстраховка еще никогда и никому не вредила.

Уже около недели меня держали в этой клинике, а может и больше. Я сбилась со счета. В моей палате не было окон. Постоянно горел мертвенно-синий свет, и играла тихая заунывная музыка. Ориентировалась я лишь по посещениям врача и санитаров. Из палаты меня не выпускали, развязывали лишь в присутствии санитаров. Причем если развязывали руки, оставляли связанными ноги и наоборот. Санитаров приходило двое. Один, который меня привез в палату, а второй, тот который первый на меня напал в гараже. Впервые увидев в своей палате его угрюмую физиономию, на которой легко читалось отсутствие интеллекта и склонность к садизму, я испугалась, подозревая, что «маэ-гери» просто так он мне не спустит… и, в общем-то, оказалась права. Он не без удовольствия раздел меня и сильно отшлепал своей огромной ручищей, а потом запеленал как младенца в холодные мокрые простыни и надолго оставил.

Ощущение было мерзопакостным. Я ощущала свою полную беспомощность и жалкость. Пришедший врач, увидев меня в спеленатом состоянии не смог сдержать усмешки:

– Ты никак брыкалась, дорогуша, что тебя пеленать пришлось?

Я с грустью посмотрела на него:

– Ваши санитары просто считают меня тупой и заранее стараются предупредить мое возможное непослушание.

– Ну и как внушение на пользу пошло?

– Не знаю… по большому счету вернуться в состояние безмятежного детства, когда от тебя ничего не зависит, и жизнь воспринимается, как данность, на которую невозможно повлиять, не так уж и плохо…

– Ты её сейчас воспринимаешь именно так? – врач заинтересованно посмотрел на меня.

– Воспринимать её иначе глупо в моем положении.

– Это радует, дорогуша. Возможно, в этом случае мы обойдемся минимумом лекарств и процедур. Но только если это искреннее заявление, и ты и далее будешь со мной искренна и еще очень послушна.

– Я буду стараться, – заверила его я.

После этого он почти не докучал мне визитами. А процедуры и, правда, свелись лишь к соблюдению определенного распорядка. Не особо приятного, чтобы описывать его, но и не невыносимого.

Однако обстановка и монотонность меня сильно угнетали… Мне было не с кем говорить, санитары со мной не разговаривали и не отвечали ни на какие мои вопросы, а с врачом я говорить боялась. Я чувствовала за его фальшивой улыбкой скрытую угрозу. Мне казалось что он только ждет повода, чтобы начать мучить и изводить меня… Поэтому я была рада, что он приходил ко мне редко.

Понимая, что условия моего содержания вряд ли изменятся, вскоре я стала чувствовать то, к чему видимо и стремились мои надсмотрщики. Я стала чувствовать безысходность и тщетность даже мечтаний о свободе…

Однако я запретила себе впадать в уныние и стала изучать манеру поведения следящих за мной санитаров. Понимая, что лишь кто-то из них может оказаться тем слабым звеном, которое позволит мне порвать удерживающие меня здесь цепи.

Я стала улыбаться им и за все благодарить. При этом я старалась придать моему взгляду восторженное обожание и почитание… Я смотрела на них так, как смотрят на сошедших с Олимпа небожителей.

И вскоре это дало кое-какие результаты. Один из них, тот, что выглядел более слабоумным и пострадал от моего «маэ-гери» стал разговаривать со мной не только приказами, а я с наигранным удовольствием поддержала общение. Про себя я называла его: атлет, потому что он явно гордился своим атлетическим телосложением.