Дневник грешницы

Не то чтобы в доме патриарха кормили невкусно. Наоборот. Совсем наоборот. Настолько наоборот, что всегда воздержанная в еде Ирина Львовна почувствовала: еще немного, и поднять ее с места сможет лишь подъемный кран!

К счастью, в этот момент тетки отвлеклись от процесса угощения гостьи и переключились на восхваление любимого племянника.

Ирина Львовна узнала в подробностях, какой Алешенька хороший. Какой красивый, умный и талантливый. Какой прекрасный и домовитый хозяин. Какой (был) замечательный муж. Какой (был и остается) заботливый отец!

Но, когда тетки, вздохнув и достав на всякий случай носовые платочки, перешли от замечательного мужа к его глупой, неблагородной и неблагодарной первой жене, тот мягко, но решительно прервал их, заявив, что им с Ириной Львовной пора возвращаться.

Ирина Львовна, чувствуя к нему искреннюю признательность, поспешно выбралась из-за стола.

На обратном пути ее стало неудержимо клонить ко сну.

Алексей, заметив это, съехал на какую-то едва заметную среди елей проселочную дорогу и предложил выйти, немного прогуляться.

«Хорошая мысль, – согласилась про себя Ирина Львовна, застегивая крючки новой норковой шубки. – А то, чего доброго, и в самом деле засну. А мне нельзя спать сидя. Когда я сплю сидя, я храплю. Вряд ли ему это понравится…

Да какое мне дело, понравится ему или нет, – возмутилась тут же Ирина Львовна и отвернулась от любезно открытой Алексеем дверцы. – Никуда не пойду!»

Но тут же, глянув в его мягкие, доверчивые глаза, смотревшие на нее с нескрываемой симпатией, устыдилась своего мимолетного каприза и вылезла из машины, сразу по щиколотку погрузившись в снег.

Чтобы выбраться на твердую поверхность, она оперлась на протянутую художником руку. Он тут же накрыл ее кисть в тонкой шагреневой перчатке своей большой и теплой ладонью.

Они молча обошли машину и по присыпанной свежим мартовским снегом дороге углубились в тихий, еще скованный зимой лес.

* * *

– Вы очень понравились моим родным, Ирина, – сказал Алексей, когда они остановились у особенно пышной старой развесистой ели. На несколько драгоценных мгновений из-под низких туч явилось солнце. Ель засияла в его лучах целыми слитками искрящегося серебра.

– Как красиво! – выдохнула Ирина Львовна, широко раскрыв свои темно-изумрудные глаза.

Художник вздохнул и поднес ее руку к своим губам. Ирина Львовна не отняла ее, но, движимая извечным женским ехидством, спросила:

– А ваша первая жена – она тоже сначала нравилась вашим родным?

– Моя первая жена – прекрасная женщина и очень хороший человек, – спокойно отвечал художник. – Мы с ней до сих пор поддерживаем дружеские отношения. С ней и с ее новым мужем, – добавил он.

– Вот как?

– Да. Мы поженились очень рано, когда нам было по восемнадцать лет. Тогда казалось, что мы идеально подходим друг другу. Но довольно скоро выяснилось, что это не так. И, когда стало возможным расстаться, не нанося травмы детям, мы расстались. Но вот объяснить это моим тетушкам довольно трудно…

– Понятно, – кивнула Ирина Львовна. Простота, серьезность и доброжелательство, с которыми он охарактеризовал свою бывшую супругу, произвели на нее глубокое впечатление.

– Просто у нас с ней оказались разные дороги, – непринужденно продолжал художник. – Я рад, что она в конце концов встретила того человека, который ей действительно нужен.

– А вы? – спросила Ирина Львовна, щурясь на последние лучи готового нырнуть в тучу солнца.

– Я? Я очень надеюсь, что вы ответите на этот вопрос…

Ирина Львовна молчала.

Что-то поднялось в ней в ответ на деликатное признание художника, и это «что-то» не было неприятием и отказом. Это было «быть может». Или «может быть». Или еще что-то, с чем следовало не спеша разобраться.

– Вы, верно, замерзли? – внезапно всполошился художник. – Вернемся к машине?

– Пожалуй, – согласилась Ирина Львовна, которая нисколько не замерзла в своей шубке и высоких, на натуральном меху сапогах.

«Но разговор принимает слишком уж волнительный оборот, – подумала она. – Оборот, к которому я пока не…»

Словно угадав ее мысли, всю обратную дорогу Алексей говорил на посторонние темы. Темы эти, однако, были весьма интересны Ирине Львовне, так как касались истории, рассказанной дедом Афанасием.

– Но, похоже, он не знает о том, что произошло с его отцом дальше, – разочарованно произнесла Ирина Львовна. – И уж тем более о том, что сталось с Анной…

– Ничто в мире не исчезает бесследно, – отозвался художник, сворачивая на очищенную от снега, идеально ровную дорогу, ведущую в коттеджный поселок. – Следы моего прадеда и вашей двоюродной прабабки обязательно где-нибудь да отыщутся. Сегодня мы узнали, что Анна осталась жива. И что Якуб ибн Юсуф повез ее к графу. А дальше… ваше писательское воображение легко дорисует остальное!

– Кстати, насчет рисунков, – продолжил он, когда они уже подъехали к ее дому на берегу озера. – Если вы напишете этот роман, я был бы рад проиллюстрировать его!

– Как? – в изумлении воскликнула Ирина Львовна. – Вы же пейзажист!