ДНЕВНИК КРИШНАМУРТИ

 Быть свободным означает быть светом для самого себя; тогда свобода — не абстракция, не плод воображения, рождённый мыслью. Подлинная свобода — это свобода от зависимости, привязанности, от жажды переживания. Свобода от самой структуры мысли означает быть светом самому себе. Всякое действие совершается в этом свете, и потому оно никогда не содержит противоречия. Противоречие существует только тогда, когда этот закон, этот свет, отделён от действия, когда действующий существует отдельно от действия. Идеал, принцип, есть бесплодное движение мысли и не может сосуществовать с этим светом; одно отрицает другое. Этот свет, этот закон, существует отдельно от вас; там, где есть наблюдающий, этого света, этой любви, нет. Структура наблюдающего сложена мыслью, которая никогда не бывает новой, никогда не бывает свободной. Не существует никакого «как», никакой системы, никакой практики. Существует только видение, которое есть действие. Вы должны видеть, но не глазами другого. Этот свет, этот закон, — не ваш и не чей-то ещё. Есть просто свет. Это — любовь.

25 сентября 1973

 Он глядел из окна на гряду зелёных холмов и на тёмный лес в лучах утреннего солнца. Было чудесное утро. За лесом плыли, высоко вздымаясь, величественные облака, белые, с меняющимися очертаниями. Неудивительно, что древние считали облака и горы обителью богов. Всюду вокруг были эти огромные массы облаков на ослепительно ярком голубом небе. У него не было ни единой мысли, и он лишь глядел на красоту мира. Должно быть, он простоял у окна довольно долго, и нечто произошло нежданно, без приглашения. Вы не можете призывать или желать подобное неосознанно или сознательно. Всё как бы отдалилось, уступая место тому, что не имеет имени. Вам не найти этого ни в каком храме, ни в мечети или церкви, ни на какой печатной странице. Вам этого не найти нигде, а то, что вы найдёте, не будет этим.

 В обширном здании близ Золотого Рога (Стамбул) вместе со многими другими он сидел около нищего в лохмотьях, который произносил, склонив голову, какую-то молитву. Какой-то человек запел по-арабски. У него был великолепный голос; он заполнил всё пространство огромного зала и, казалось, сотрясал его стены. Он производил удивительное действие на всех присутствующих; люди, как зачарованные, с великим почтением внимали словам и звучанию незнакомого голоса. Этот человек был среди них чужой; они глядели на него, а потом о нём забыли. Мощное звучание, наполнившее огромный зал, вскоре смолкло, и наступила тишина. Люди совершали свой обряд и один за другим уходили. Остались только он и нищий; затем нищий также ушёл. Огромный купол был безмолвен, здание опустело, шум жизни отдалился.

 Если вам когда-нибудь случится одному бродить высоко в горах, среди сосен и скал, оставив всё в долине далеко внизу, когда не слышно шелеста листвы и всякая мысль затихает, тогда к вам может прийти иное,отличное. Если попытаетесь его удержать, оно никогда не придёт вновь; то, что вы удерживаете, — лишь воспоминание о том, что умерло и ушло. То, что вы удерживаете, — не реальность; ваши сердце и ум слишком малы, они могут удерживать лишь то, что рождено мыслью, а это бесплодно. Уходите дальше от долины, как можно дальше, всё оставив там. Вы можете вернуться и всё подобрать, если захотите, но оно уже утратит смысл. Вы никогда не станете прежним снова.

 После долгого, длившегося несколько часов подъёма выше границы деревьев, он оказался среди скал и безмолвия, какое бывает только в горах; здесь росло лишь несколько уродливых сосен. Ветра не было, и всё пребывало в абсолютной тишине. На обратном пути, спускаясь от одной скалы к другой, он вдруг услышал угрожающий звук и отскочил. В нескольких футах от него была гремучая змея, толстая и почти чёрная. Свернувшаяся в кольцо, грозно предупреждавшая, она была готова к броску. Треугольная голова с раздвоенным языком, который мелькал, мгновенно высовываясь и втягиваясь в пасть, колючие, тёмные, напряжённо следившие глаза — она была готова броситься, если бы он сделал к ней хоть малейшее движение. В продолжение получаса или даже ещё дольше она пристально глядела, устремив на человека немигающий взгляд: её глаза не имели век. Медленно разворачиваясь, держа голову и хвост направленными на него, она начала отползать, изогнувшись пополам, но когда он сделал движение, чтобы приблизиться, она мгновенно свернулась в кольцо, готовая к броску. Мы продолжали эту игру ещё некоторое время; змея заметно устала, и он дал ей уползти своей дорогой. Она была по-настоящему устрашающая, толстая и смертоносная.