Дневник кушетки

Мало-помалу, по мере того, как я становилась взрослее в обществе моего хозяина и его посетителей, несмотря на природную стыдливость, я приходила к убеждению, что вполне допустимо, в общем, чтобы мужчина обожал женщину и без зазрения совести ее обманывал. Ясно, что подобные мысли не сразу приходят в голову. Необходимо некоторое время; однако чувства меняются, и, когда обширный труд окончен, не приходится удивляться высказанным соображениям…

Вскоре я оказалась пассивной зрительницей одной сцены, о которой следует рассказать несколько подробнее.

В комнате в течение дня никого не было; бедная мебель уже начинала дремать в ночной тишине, как вдруг послышался за дверьми ужасный шум. Мы затрепетали от ужаса; и прежде, чем комната осветилась, в нее вошли три женщины.

Они, должно быть, отлично знали, где находятся. Темень продолжалась всего несколько секунд: за ними следовал мой хозяин, который, по своему обыкновению, зажег все лампы и все свечи в доме.

— А теперь, что вы хотите пить? — спросил он у своих подруг.

— Шампанское!!!

Далее все происходило, как по написанному: Лизетта, Мария и Марта, три куртизанки (все в высшей степени элегантные, одетые в кружева и лино[1], украшенные чудными драгоценностями, в больших шляпах, отделанных черными или белыми перьями, в шелковых чулках и перчатках из белой кожи), взяли каждая по подсвечнику и, следуя вереницей за моим хозяином, распевая во все горло застольную песню, направились к выходу, чтобы спуститься в погреб. Я себе ясно представляла эту ночную прогулку по лестницам, темным и влажным переходам подземного помещения, где в воздухе стоит запах вина, которое только и ждет того момента, когда его возьмут.

— Ну, в эту ночь мы уже не наскучим друг другу, — сказала высокомерная кровать.

— Я тоже полагаю, что он натворит много дел, — сказал маленький стул.

С их мнением вполне согласилось кресло: евнухи тоже иногда должны высказать свои соображения.

Что же касается меня, то я, еще не познавшая всей прелести и безумства оргий, ничего не сказала, но втайне уже приготовилась ко всему.

В торжественно освещенной комнате мы все походили на солдат, готовых к решительному бою.

Мы не долго оставались одни: с песней, шаг за шагом, в определенном порядке, неся в руках дымившиеся, как факелы, подсвечники, каждая с бутылкой в руке, женщины ввели моего хозяина в комнату. Потом все четверо остановились, чтобы пропеть последний припев:

C'est nous qui sommes les pomponnettes
C'est nous qui sommes les gigolettes
Si nous savons aimer,
Si nous savons b… laguer,
A boire! A boire! A boire! A boire!
Nous savons bien mieux boire.

Как только прозвучал последний стих, соседи, потревоженные несшейся через полуоткрытое окно песней, стали бросать нам несправедливые упреки.

— Это противно! — кричала старая женщина. — В этом шуме невозможно уснуть!

— Нужно будет завтра пожаловаться хозяину! — сказал сердито профессор университета, живший напротив.

— И это всю ночь они намерены развлекаться?.. — визжала маленькая проституточка с третьего этажа, прислонившись в одной рубашке к подоконнику и яростно жестикулируя. — Если бы это было со мной, меня бы давно за дверь вышвырнули! Но ему, этому господину, все можно!

— Вот пьяная компания! — закричала толстая дама, которая пользовалась во всем доме репутацией женщины, напивающейся для утешения два раза в день. Горе ее состояло в том, что сын у нее был кюре.

— Все это так безвкусно! — застенчиво промолвила кокотка с четвертого этажа, которая время от времени угождала моему хозяину.

— Если бы я был владельцем, — хриплым голосом провозгласил отец известной оперной певицы, показавшись в свою очередь с белым бумажным колпаком на голове, — то я бы показал этим мерзавцам, где раки зимуют.

— Бесспорно! — примкнув к этому хору, заметил возлюбленный кокотки с третьего этажа.

— Это поистине дом дебошей! — заметила одна старая дева, которая жила рентой, оставленной ей ее бывшим патроном, при котором она исполняла роль компаньонки.

— Впрочем, здесь те еще «штучки» живут, — буркнул профессор университета, панически боявшийся женщин легкого поведения и им подобных.

При слове «штучки» внезапно оскорбленные обитатели дома излили весь свой гнев на несчастного профессора.

— Вы им сами под пару, — сказала жилица с третьего этажа.

— Если вы выползете из своей конуры, то я уже вам кое-что покажу, — прибавил ее возлюбленный.

Брань приняла совсем иное направление; забыли о моем хозяине и об его подругах, и жильцы начали ссориться между собой.

Тогда в четырех окнах нашей квартиры поместились Лизетта, Мария, Марта и мой хозяин.

— Вы, рожи, еще не кончили трещать? — воскликнула Мария.

— Если так будет продолжаться, — сказала в свою очередь Марта, — я пойду за полицейским комиссаром.

— Они все с ума сошли в этом домике, — заметила, покачиваясь, Лизетта.

Что же касается моего хозяина, то он вздумал произнести речь: