Дневник Майи (ЛП)

Вскоре мы сели за стол. Едва мы сняли крышку с горшка, и аромат тушёного мяса проник мне в ноздри, я снова как будто оказалась на кухне моего детства, в доме бабушки и дедушки, и мои глаза наполнились слезами ностальгии. Куриное рагу Эдувигис стало моей первой основательной едой за несколько дней. Эта болезнь была позорной, у меня не получалось скрывать рвоту и понос в доме без дверей. Я спросила Мануэля, что случилось с дверьми, и он ответил мне, что предпочитает открытые пространства. Я уверена, что отравилась мачасами в пармезане и миртовым пирогом Бланки Шнейк. Сначала Мануэль делал вид, что не слышит шум, доносящийся из туалета, но вскоре он, должно быть, принял всё на свой счёт, поскольку увидел, что я ослаблена. Я слышала, как он разговаривал по мобильному телефону с Бланкой, получил от неё инструкции, и тут же приступил к приготовлению рисового супа, поменял мне простыни и принёс бутылку с горячей водой. Краем глаза он наблюдал за мной, не говоря ни слова, но был внимателен к моим нуждам. На малейшие попытки отблагодарить его, реагировал грубо. Также он позвал Лилиану Тревиньо, местную медсестру, невысокую молодую девушку, плотную, с заразительным смехом и непослушной копной кудрявых волос. Она дала мне огромные таблетки активированного угля, чёрные и шершавые, которые было очень трудно проглотить. Видя, что они нисколько мне не помогают, Мануэль взял в овощной лавке грузовичок и отвёз меня к доктору в деревню.

По четвергам здесь проходит катер Национальной службы здравоохранения, объезжающий острова. Врач напоминал четырнадцатилетнего ребёнка, близорукого и безволосого, но ему хватило одного лишь взгляда, чтобы определить моё состояние: «У неё чиленит, болезнь иностранцев, приезжающих в Чили. Ничего серьёзного». — С этими словами он дал мне несколько пилюль в бумажном кульке. Эдувигис приготовила мне настойку из трав, потому что она не доверяла аптечным средствам, считая, что американские корпорации делают на них свой бизнес. Я дисциплинированно выпила настойку и постепенно начала выздоравливать. Мне нравится Эдувигис Корралес, она говорит и говорит, как тётя Бланка, остальные же люди здесь молчаливые.

Хуанито Корралесу, которому было любопытно узнать о моей семье, я сказала, что моя мама была принцессой Лапландии. Мануэль сидел за письменным столом и ничего не комментировал, но после того как мальчик ушёл, пояснил, что у саамов, жителей Лапландии, нет королей. Мы сидели за столом: он перед морским языком с маслом и кинзой, а я перед полупрозрачным бульоном. Я объяснила ему, что про принцессу Лапландии придумала в порыве вдохновения моя Нини, когда мне было пять лет, и я начала догадываться о таинственности, сопровождающей мою мать. Помню, как мы выпекали на кухне, в самой уютной части дома, еженедельное печенье для преступников и наркоманов Майка О`Келли, лучшего друга моей Нини, поставившего перед собой невозможную задачу по спасению заблудшей молодёжи. Он настоящий ирландец, родившийся в Дублине, такой белый, с такими чёрными волосами и такими голубыми глазами, что мой Попо прозвал его Белоснежкой. К тому же дедушка считал его таким же медлительным, какой была героиня в фильме Уолта Диснея в сцене с отравленными яблоками. Но я бы так не сказала: совсем напротив, О`Келли передвигался быстро. И, кстати, был единственным, кому удавалось заткнуть мою Нини. Принцесса Лапландии фигурировала в одной из моих книг. Я располагала серьёзной библиотекой, так как мой Попо считал, что культура приходит через осмос и лучше начать читать раньше, но моими любимыми книгами были книги о феях. По словам моего Попо, детские сказки расистские, потому что в Ботсване или Гватемале не было фей, но, тем не менее, он не осуждал мой выбор, а ограничивался высказыванием своего мнения с целью развития моего критического мышления. Моя Нини, напротив, никогда не ценила моё критическое мышление и обычно сдерживала его подзатыльниками.