Дневник матери

Мои слова были неожиданностью для Юры. Он надеялся, что я заговорю с ним о проступке, пожурю и на этом дело кончится. Чтобы скрыть слезы, он выбежал из кухни.

– Где Юра? – спросила я тихонько у Тани, когда та заглянула в кухню.

– У папы в кабинете. Сидит и смотрит в окно… – шёпотом ответила Таня. Я бросила взгляд за окно. Шёл снег. Мягкие пушистые хлопья медленно падали на землю. «О чём-то сейчас Юра размышляет, глядя на эти снежинки?» – подумала я.

– Мама, ты, правда, не дашь ему обедать? – Таня с любопытством смотрела на меня. Я молча кивнула головой.

Но вот и обед готов.

– Девочки! Накрывайте на стол! – крикнула я. В столовой начала греметь посуда, слышно было позвякивание ложек, грохот передвигаемых стульев.

– Мама! А Юра сел за стол! – доложила Таня. Я вошла в столовую. Юра сидел на своём месте и прочно, обеими руками держал тарелку.

– Юра! Я не готовила для тебя обеда…

Уши Юры налились краской. Он вскочил, выбежал из комнаты и закрылся в ванной на крючок.

Обед проходил в молчании. Даже малыши притихли, чувствуя напряжённость обстановки. Таня, наклонясь к Лиде, прошептала ей на ухо: «А Юрка там ревёт, наверное…» Иван Николаевич хмурился. Он то и дело заглядывал в кастрюлю: «Осталось ли для Юры?» И когда я хотела положить ему ещё одну котлету, испуганно сказал:

– Нет, нет… Мне достаточно…

После обеда я легла с книгой отдохнуть. Иван Николаевич тоже прилёг. Девочки занялись вышиванием, малыши тихонько возились в своём уголке с игрушками. В квартире наступила тишина. И вдруг в этой тишине из кухни отчётливо донёсся плеск воды и осторожное позвякивание тарелок. Минут через десять дверь спальни приоткрылась. Юра просунул голову и сказал:

– Мама, я вымыл посуду. Можно мне пообедать?

Иван Николаевич вздохнул с облегчением, повернулся на бок и через минуту уснул. А я отложила книгу в сторону и лежала, раздумывая, правильно ли я поступила.

Я знала, жестоко и недопустимо лишать ребёнка еды. Любое другое наказание, только не «без обеда»! Но, с другой стороны, могла ли я допустить, чтобы Юра не выполнил поручение? Ни в коем случае! Дала бы я ему поблажку сегодня – назавтра мне вдвойне труднее было бы настоять на своём. Нет, никаких поблажек, если требование разумно!

Я знаю, кое-кто мою «жестокость» в отношении Юры сочтёт «педагогической ошибкой». В самом деле, разве нельзя было Юру лишить посещения кино? Но я хотела, чтобы Юра твёрдо усвоил истину – все для одного и каждый для всех и чтобы способ наказания вытекал из характера самого проступка. Юра отказался принять участие в общем труде – я лишила его права пользоваться моим трудом.

И ничего страшного нет в том, что мальчишка пообедал позже на полчаса. Ну, а если бы он отказался вообще мыть посуду? Что тогда? Честно говоря, не знаю, как бы я поступила. Но, вероятно, наказывая Юру, я была уверена в том, что благоразумие в нём возьмёт верх и что «голодовка» его не затянется слишком долго.

* * *

Как побудить детей выполнить ту или иную работу? Обычно я прошу, когда уверена, что просьба будет выполнена: «Таня! Принеси-ка мне ножницы!» Когда я сомневаюсь, что просьба моя доставит удовольствие, я говорю спокойным, уверенным тоном: «Валя! После обеда ты вымоешь пол в кухне!» Если же Валя начинает протестовать, я повышаю тон и отдаю приказание.

Не знаю почему, но одно время Лида была очень медлительна в исполнении просьб, мне приходилось по нескольку раз повторять распоряжение. Бывало, скажешь ей:

– Лида! Вымой посуду!

– Сейчас, мама, – с готовностью отвечает она, а сама ни с места.

– Лида! Ты слышала?!

– Сейчас! – и продолжает читать.

– Лида! – повышаю я тон (а в тоне многое можно выразить: и нетерпение, и осуждение, и приказание).

Лида откладывает книгу, встаёт и, еле двигаясь, лениво собирает посуду со стола. Бывало и так:

– Лида, почисти картошку.

– Ой, мамочка, не хочется-а! – начнёт потягиваться, выгибать спину, а сама сбоку поглядывает выжидательно: не сжалюсь ли я, не оставлю ли её в покое. Но я в таких случаях была непоколебима. Лида знала это и, вздохнув, принималась за работу.

Одно время у детей была странная манера отзываться на мои распоряжения. Скажу, бывало:

– Подмети-ка, Таня, пол!

Таня воспринимала это как личную обиду:

– А Лида ничего не делает! Пусть она тоже метёт! Я вымету детскую, коридор и кухню, а она – папин кабинет и столовую.

Пришлось поделить квартиру для уборки, чтобы не было лишних споров. Но я все чаще слышала:

– Ой, что это я одна буду делать! А Танечка так сидит, книжечку почитывает!

Наконец, мне надоели эти препирательства, и я решила положить им предел.

– Вот что, девочки, – серьёзно сказала я, – давайте перестанем разыгрывать сказку о злой мачехе, падчерице и любимой дочке… Люблю я вас всех одинаково, работу даю посильную каждой из вас. Значит, нет ни мачехи, ни падчерицы, ни любимой дочки… Есть дружная семья, в которую каждый из вас вносит посильный вклад. И на твоём месте, Лида, я бы только радовалась, если бы вечером, ложась спать, могла сказать себе: «Сегодня я помогла маме больше, чем Таня».