Дневник метаморфа

Очнулся от гула и звона всё в той же тьме. Гудело и звенело в моих собственных ушах. Что-то трогало меня за лапу и ощупывало хвост. Я оттолкнул чёртов пылесос и со стоном сел, держась за голову. Открыл глаза… Не поверил им, закрыл, протер пальцами и снова открыл — вокруг царила кромешная тьма. Может я долго провалялся без памяти и наступила ночь? Но почему не вижу флюоресценции цефалота? Или какой-то завалящей небесной звёздочки? Хоть чего-нибудь?! Понадобилось время, чтобы догадаться: я ослеп и оглох после взрыва. Осознав это, заплакал.

— Тенго? — позвал.

Вроде громким голосом сказал, но даже сам себя не услышал. О прионы, мини-боги янтарного мира!!! Я принялся щупать вокруг лапами и нюхать носом — всё, что мне оставалось. Я был в мёртвом цефалоте, неподвижно застывшем в наклонённом виде, очевидно, на берегу, по крайней мере движения и качки я не чувствовал, только вонь речной воды. Тенго лежала тут же, ещё тёплая, но неподвижная, безвольная как тряпочка, она не встала, сколько я не тряс и не звал. Ощупал — кровь всё ещё сочилась из её прокушенного левого бока, наверное, прошло не так и много времени. Я прижал лапу к её груди и ощутил слабое биение сердца. Жива! Нужно было что-то делать, и я сделал, что мог — вылизал рану.

Вдруг словно кипятком окатило — дети!!! Я стал на ощупь двигаться по цефалоту, усиленно нюхая всё вокруг и поражаясь тому, какими жёсткими и шишковатыми стали мягкие прежде стены. Нанюхал остатки разбитых взрывом реактивов и, о чудо! Нашёл свой рюкзак. Лапы тряслись, пока его расстёгивал, дыхание замерло, я сунул туда лапу и… нашел два шевелящихся тёплых тельца. Тогда лишь дышать и смог. Принялся вылизывать беспомощных крох, очевидно голодных, я физически чувствовал их голод, хоть и не слышал писка. Радость от того, что мелкие живы, длилась недолго — я теперь был попросту инвалидом, не способным ни покормить, ни как-либо защитить семейство. Слёзы сами по себе полились из слепых моих глаз и потекли по морде.

Мне было жаль этих крох, жаль умирающую, очевидно, Тенго, по-своему любившую меня, и которую я несомненно полюбил, и дело было вовсе не в прионах с феромонами, а в том, что в вожделенном человеческом социуме, уже безвозвратно потерянном, я никому не был нужен, как и сам особо ни в ком не нуждался. Одиночество не пугало и не огорчало, потому что всегда находилось занятие. Я знал, что ничего не знаю, и бесконечно искал истину не в диспутах, а в пробирках. Однако, манящие загадки и тайны, которым я всецело поклонялся, с которыми играл и заигрывал, которыми отгораживался от бессмысленного, в сущности, круговорота жизни, без меня разгадают другие. Если уж говорить о тайнах — в мире Тенго их водилось никак не меньше, если не больше. Ручей легко найдёт врача на замену, немногочисленная родня оплачет и забудет. Может кто-то из друзей вспомнит добрым словом, мол, тусил когда-то с нами Коля, приКольный долбоёб, сгинул за Ручьём, да и хуй с ним.

Все настоящие, хоть и невольные мои близкие жили здесь, в янтарном мире, а теперь их время неумолимо заканчивалось. Пусть не гуманоидные, так что же? Ведь кем теперь был я сам, если не метаморфом? И вполне функционировал, стоило лишь приноровиться! По крайней мере жилось совершенно не скучно. «Ты ведь тоже теперь чувствуешь волну и импульс, — вспомнил я слова первошамана. — Иначе говоря — мы слышим эхо общения Первотворцов…» Без разницы, по «воле» или «прихоти», как говорил нахальный малец из биокапсулы, но близкие у меня появились и наполнили смыслом жизнь.

Вдруг безумная мысль пришла в мою грешную голову. Если физиологически я теперь подобен сородичам Тенго, а я им подобен, раз смог оплодотворить и выносить эти яйца, значит и в башке всё подобным образом перестроено? Речь ведь понимал?

Я положил голодных детей в костенеющую уже и жёсткую, всю шишковатую колыбель, предварительно выбросив из неё осколки оплавленной, разбитой техники и, сев на задницу, зажмурился изо всех сил, словно это в самом деле могло изменить окружающую тьму.

— Хочу видеть, — беззвучно произнёс, мысленно представляя окружающий ландшафт — реку и берег с бобровыми карандашами. — Я. Хочу! ВИДЕТЬ!!! — заорал с такой силой, что заболел затылок, а где-то внутри черепа возникла лёгкая вибрация и что-то щёлкнуло, словно лопнул сосуд. Отнюдь не за глазами, скорее над пастью, в районе нёба…

Я прижал язык к трепещущему нёбу, открыл пасть, и вдруг ясно и чётко увидел, как губка бродит по пупырчатой стене цефалота. Картинка была чёрно-белой, но удивительно объёмной и чёткой. Я не только изнутри увидел цефалот, как видел обычно, но и сквозь стены.