Дневник москвича (1917-1920). Том 1

Также действительно, что жития Учредительного Собрания было только одна ночь… Оно закончилось в 5 часов утра 6-го января, а в 7 часов утра опубликован декрет о роспуске его. Самое собрание произошло в необычайной и крайне неприличной обстановке: 400 человек «публики» составляли исключительно большевики рабочие и солдаты, которые открыто грозили расстрелом и Церетели, и всем не нравящимся им ораторам. К утру подошел к председательской трибуне какой-то матрос и, хлопнув Чернова по плечу, предложил ему закончить заседание, «потому что караул устал»… Какой же караул нужен над избранниками Царя-народа?

В вышедших вчера и сегодня меньшевистских листках все-таки подчеркнуто, что Учредительное Собрание успело:

1/ Принять закон об отмене права собственности на землю в пределах Российской республики, 2/ обратиться к союзным с Россией державам с предложением приступить к совместному определению точных условий демократического мира, приемлемых для всех воюющих народов, и избрать из членов Учред. Собр. полномочную делегацию для переговоров о мире, 3/ объявить в России «Демократическую Федеративную республику».

В «Новой жизни» 7-го января напечатано, что в Петроградских больницах одного района находится более 200 раненых. Значит, там стреляли не на шутку…

Сегодня и там, и в Москве, не дай Бог, ожидается еще худшее. Объявлена демонстрация с лозунгом «За власть советов». Она рисуется «казенной», т. е. парадом солдат и красногвардейцев, всякие другие сборища («штатские») будут разгоняться всеми силами, т. е. пушками, пулеметами и ружьями. Вот сейчас, в 1 час дня, я сижу в конторе на Малой Лубянке и слышу уже такую стрельбу. Заглянул в окно, и по Малой Лубянке в панике бежит народ; видимо, его гонят с Лубянской площади. Да и не только «народ», но и солдаты, и красногвардейцы. Не поймешь, что делается… Не передрались ли уже солдаты с солдатами или красногвардейцы с красногвардейцами.

Собственно, сегодня эта демонстрация приурочена к годовщине 9 января 1905 года, когда рабочие шли к Зимнему дворцу, и расстреливались солдатами, тогда в такой же степени верными царю, как ныне Ленину.

На днях «Петроградский революционный трибунал» судил Пуришкевича как заговорщика и присудил его к 4-м годам принудительных общественных работ. На этом судьбище Пуришкевич и не оправдывал себя от приверженности к монархизму. Вообще своей душой не покривил. Речь его очень любопытна, но, к сожалению, длинна, и потому «увековечить» ее не могу.

Что же теперь будет дальше? Сколько времени ждали Учредительного Собрания и, несмотря на то, что оно в большинстве составилось из деятелей, по своим политическим убеждениям близко родственным к большевикам, все же оно признано «контрреволюционным», «буржуйским», и жалеть его нечего. Придется ждать всеисцеляющего времени, которое состарит и образумит «ветряную младость», остудит горячие головы и потихоньку разочарует «товарищей», очарованных сладкими речами Ленина, Троцкого и К°… Это будет неизбежно, но когда — чрез несколько месяцев, чрез несколько ли лет?.. И что теперь происходит в государственном строительстве: строится ли карточный дом, или на старом ветхом строении возводится грандиозная надстройка, которую не в состоянии выдержать на себе старое основание, или же тот фундамент, те устои попросту сейчас взрываются, разрушаются, чтобы дать место новой постройке, начатой заново, с самого фундамента.

…Как-никак, творится что-то необычайное, может быть, пробуют выстроить здание, начав его с верхнего этажа, а не с нижнего, и кто знает: может, оно так и нужно?!

Такому мелкому бытописателю, как я, не под силу «углубление» своего собственного критерия в происходящее историческое «действо», и мне больше всего хочется иногда отметить в своих записках что-нибудь «невеликое» — чисто житейское. Например, не могу утерпеть, чтобы не записать, что его величество Ленин-Ульянов присутствовал некоторое время в Учредительном собрании и в начале речи В. М. Чернова, продолжавшейся около 2-х часов, лег на полу в проходеоколо «ложи совета народных комиссаров» и так лежал до конца речи… Это сообщено «Новой жизнью», т. е. газетой Горького, который, как известно, шутить не любит.

В Москве и, я думаю, по всей теперь России завелись везде крепчайшие запоры, железные и деревянные ставни и, как в старину, в особенности для ночного времени, все так замкнуто, закрыто, заперто, нелюдимо, темно, что даже жуть берет… Впрочем, есть разница со стариной — тогда были верные сторожа, постукивающие в доски или дававшие знать о себе трещотками, а теперь их не слыхать и если они где есть — то сидят себе тоже за крепкими затворами и самое большое — опрашивают запоздавшего обывателя, свой ли он, и если «чужой», то ни за что его во двор или в крыльцо не пустят до утра.

Вообще зажили крепко, но тем не менее разбойных нападений такая масса, что всех выдающихся даже и не перечислить.