Дневник мотылька

Но в своей комнате за плотно прикрытой дверью я была в безопасности. Полоска света под дверью успокаивала. Я закрыла глаза и тут же уснула.

29 ноября

Я вернулась первой — сама попросила маму отвезти меня пораньше. Пришлось сказать ей, что завтра у меня доклад и надо просмотреть в школе кое-какие книги. Четыре дня — дольше рядом с мамой я не выдержала. Что-то с ней произошло с тех пор, как я уехала в Брэнгвин. Теперь я знаю, почему она мне никогда не звонит. Все свое время она проводит в мастерской. Она даже спит там — на раскладушке. Но меня она к себе не пускает. Раньше я всегда была рядом, пока она работала. Я заваривала ей чай, мыла кисти, помогала натягивать холсты. Мы часами болтали ни о чем, пока она писала. Теперь же я почти все время просидела на диване, читая Пруста. А мама только раз вышла из мастерской, закрыв ее за собой на ключ, — это было вечером на День благодарения, когда мы поехали на ужин к моей тете. Мама говорит, что наконец в состоянии выразить горе, причиненное смертью отца, но она пока не хочет, чтобы кто-нибудь это видел. Все еще очень сыро. Может, она вообще никогда никому это не покажет. Она очень тщательно оберегает свое горе.

Окончательно решив остаться в школе, я попросила маму привезти мне туда все мои книги. Она не хотела, но я настояла. Даже детские книжки, зачитанные в прах, с изрисованными карандашом обложками. Без книг моя комната дома стала пустой и холодной. Эта комната перестала быть моей. Находиться в ней невыносимо.

Все выходные мама слушала одну и ту же музыку, снова и снова. Пластинка замолкала, она ее переворачивала и снова опускала иголку. Это сводило меня с ума. Я уже знала, в каком месте игла прыгнет и маме нужно будет ее поправлять. Приходилось сбегать из дому на улицу. В конце концов я была сыта этой музыкой по горло и в воскресенье за завтраком спросила маму, зачем она крутит одну и ту же пластинку.

Она ответила, что это Пятая симфония Малера, которую папа беспрерывно слушал перед тем, как все произошло.

— Я хочу понять, что он чувствовал, — объяснила она. — Эта музыка подпитывала тоску, что глодала его, и тоска становилась еще прожорливей. Ненавижу эту музыку. Но она давала ему силы писать, значит, я должна ее слушать.

Как ни старалась я не расстраиваться в ее присутствии, слезы сами полились из глаз.

— Не надо грустить, — сказала мама. — Я больше не грущу. Это эгоизм. Папа был безмерно несчастлив при жизни. Каждое утро он медленно открывал глаза и неохотно оглядывал комнату. Каждое утро он с ужасом обнаруживал, что все еще дышит. Я раньше считала, что он бросил нас из-за меня, и винила себя в том, что его уход причинил тебе боль. Но теперь я понимаю, что это был лишь первый шаг. Малер поведал мне об этом. Сначала папа должен был разорвать связь с теми двумя существами, которые удерживали его на этом свете. Он должен был уйти к другой женщине. К какой — не имело значения. К первой попавшейся. И она это знала. Он старался внушить нам ненависть к себе. Он предавал нас в мелочах, чтобы мы смогли пережить самое главное его предательство. Он и после ухода от нас продолжал слушать Пятую Малера. Та женщина сама мне рассказала об этом. «Безостановочно» — вот это слово было ею сказано. Это сводило ее с ума. После того как все случилось, она вернула мне пластинку. И вот теперь я наконец прозрела. Поняла, какой была дурой, не замечая, что происходит у меня под носом. Я думала только о себе. Я забывала о нем. Не видела его страданий.

Это мамина версия.

У меня есть своя собственная. Отец был настолько несчастен, что уже ничего не чувствовал. Он ненавидел жизнь. Он не мог припомнить, что такое любовь. Жить и любить — для него было одно и то же.

Я помню, как однажды пришла к отцу в кабинет — поговорить. Он сидел у стола. Ни раскрытой тетради, ни книги на столе не было. Он смотрел на свои книги — на те, что стояли боком на полках, и на те, что лежали стопками по всему полу.

— Я как-то сказал, что книги — моя пища, но теперь вся моя пища отравлена.

Я засмеялась этой шутке. Но он не шутил.

Прошлым летом мы были на море, и мне показалось, что маме стало лучше, но теперь я знаю, что жестоко ошиблась. Она лелеет свое горе до той поры, когда оно сможет жить самостоятельно. Теперь горе — ее дитя. А я просто путаюсь под ногами.

Школа, книги, Люси. Пойду взгляну, не приехал ли кто-нибудь еще.

Ни души. Все сидят по домам до последнего. В школе такая тишина, какой не бывает даже глубокой ночью. Представляю себе, что все спят в своих кроватях, посапывая сквозь дрему, ворочаясь с боку на бок. Нет даже миссис Холтон. И время объято сном.

Интересно, а привидения непременно должны пугать? Может быть, они успокаивают, словно прикосновение знакомой руки.

В последний раз я видела папу живым, когда мы вместе пошли в ботанический сад. Как приятно нам было гулять там, держась за руки, в полном молчании. В воздухе висел туман, и я продрогла. С деревьев уже облетели все листья. Стволы потемнели от влаги.