В пять часов мы стояли на железнодорожных путях у станции, обозначенной всего лишь несколькими вагонами, застрявшими в ходе войны. Небольшая группа пехотинцев сновала взад-вперед. Было очень холодно. Наконец появилась струйка дыма, поднимаясь все выше в небо, и вскоре приблизилась. Прибыл служебный поезд – пара пассажирских вагонов, несколько хороших товарных платформ, пыхтящий паровоз. Мы поднялись, и другие потеснились. Не было ни длинных разговоров, ни признаков расслабления. Дважды рвались снаряды поблизости от путей, и один из осколков угодил в вагон. Люди в нем даже почти не пошевелились. В Вязьме мы пересели на поезд с отпускниками. В Смоленске наше путешествие прервалось: ночь и кружащийся снег, ледяной ветер; молчаливые, торопящиеся фигуры с громоздким багажом; тусклый электрический свет и неприятный запах переполненных казарм.
Мы пошли в город. Посетили парикмахерскую, передвижную книжную лавку, кинотеатр и столовую. Потом была новая комната отдыха с добротными большими столами и солидными креслами. Была и музыка; было приятно и тепло. На столах стояли хризантемы. Что-то внутри нас постепенно оттаяло, и стало непривычно легко на сердце. Робко прорастало маленькое счастье. Мы повели разговор.
Опять ночь, снова поезд, винтовки сложены у дверей, часовые – по концам коридора, две печки в каждом вагоне. От одного парового отопления не согреться. Я примостился на полу позади печки. Пока лежал там в полудреме, почувствовал, как несколько человек осторожно подвинули мои ноги так, чтобы ботинки не касались огня. Я и понятия не имел, сколько людей перешагнуло через меня в ту ночь.
Витебск – Динабург, утро и середина дня. Медленно менялся пейзаж. Все больше возделанных земель, степи и кустарниковые заросли отступили, а горизонт обрамлен приятными холмами и лесами. И опять стада крупного рогатого скота: какой чудный признак мирной жизни! Литва несет с собой первое дыхание отчего дома – остроконечная церковь, чистые улицы, большие добротные дома.
Была суббота. Паровая
Есть так много шуток о солдате в отпуске, который вернулся из России, по поводу того, как он дивится цивилизации. Это и в самом деле так. Когда возвращаешься с Востока, то находишь нашу цивилизацию настолько развитой, настолько безотказно функционирующей, что поначалу она напоминает странный механизм. Поразительно, как цивилизованная жизнь защищена от невзгод, сколько комфорта нам требуется, что в порядке вещей.
Те, кто возвращается, знают, что ничто не существует само по себе, и все же переход легок, потому что мы настолько дети своей эпохи, что не представляем себе, как можно не воспользоваться этими благами. С другой стороны, за такое короткое время мы не успеваем забыть, что то, что мы делаем, – необычно. Отпуск подойдет к концу, мы не сможем избавиться от мыслей о своих товарищах. И таким образом, все это имеет странный привкус. По этой причине я не испытываю затруднений при возвращении.
Тем, кого мы оставили, – тяжелее. Для них начнется томительное ожидание, состояние беспомощности, неопределенности, которая обостряет их представление об опасности. Они не встречаются с ней лицом к лицу. Опасность узнаешь только тогда, когда она тебе угрожает. Причина, по которой у солдат проявляется самообладание, состоит в том, что они могут смотреть в лицо опасности и соизмерять ее.
Таким образом, солдат находится в ином положении, чем женщины и отцы, которых я видел по утрам в ожидании почты. Иногда они находили себе незатейливую работу в садике перед домом, потому что не хотели выдавать своего беспокойства. Но что касается меня, то я возвращался на фронт еще более хладнокровным и уверенным в себе. Фронтовая жизнь выглядит чистой и прямолинейной. Разве у меня могут быть сожаления об этом? Это не подлежит обсуждению. Мы заняли свои позиции, а разговоры лишь выдают наше местонахождение. Здесь солдатское решение тоже не хитрое. Как сказал однажды некто из Восточной Пруссии: «Куда бы вас ни занесло, вам придется с этим примириться. Только так и следует поступать».