Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 – 1943

Никто не сеет летом. Но, может быть, наивно также обсуждать и это. Я говорю себе так потому, что в этой войне, более чем в какой-либо другой до этого, мысли вращаются вокруг значения того, что происходит. Мое собственное мнение далеко не однозначно. Но здесь, в одной из величайших глав истории человечества, определенно должен в окончательном виде быть продемонстрирован прусский дух. При этом лучшая часть немцев стоит перед лицом неизбежности, не закрывая на нее глаза. И эту неизбежность они воспринимают как неотвратимый призыв, который в одном важном отношении превосходит то, что требовалось от солдат в 1914 году. Мы переживаем леденящий душу эксперимент.

Мы подтянулись к нашему передовому эшелону. Солнце улыбалось, а срывавшийся ветер радостно хлопал вокруг нас. Вереница мотоциклов перемахнула через дорогу, по которой шли повозки, и повернула к «автостраде». Франц Вольф спешился, и при тихо урчащем моторе мы скатились через корни под последними высокими елями. Затем мы выключили мотор. Ветер стих. Солнце по диагонали падало на деревья и заливало лагерь волной света. Стоял запах смолы и лошадей. Пространство между стойлами было чисто подметено. Блокгаузы и круглые палатки мирно лежали, расположенные по периметру. Посередине было открытое пространство, где наемники были собраны для «приведения к присяге»[11]. Они выглядели опрятно в своих кителях с белыми нарукавными повязками и пилотках без эмблемы. Чистые и накормленные.

Переводчиком был молодой русский. Он тихо появился из лесу, его винтовка свободно висела на плече, чистое загорелое лицо, расстегнутый воротничок и движения как у зверя – сочетание выносливости и ловкости. Он говорил хорошо, отрывая голову от записей и подкрепляя слова жестами. Наемники стояли одетыми на открытом пространстве и слушали с напряженным вниманием. «Это правда, то, что я вам зачитывал?» – спросил он. «Правда, – кивали они, – все так и есть». Их лица окаменели. Они присягнули без колебаний, связывая себя обязательством верно служить, так же как они служили, когда присоединились к нам или когда были взяты в плен, на обратном пути в Смоленске, или Калинине, или Ржеве. Они знали, что это была неплохая сделка. За ними только нужно было присматривать.

Но они говорили, что у них есть вопросы: и я сказал: «Выкладывайте».

Находятся ли они теперь в равном положении с немецкими солдатами? – спрашивали некоторые из них. Они думали о норме выдачи шнапса: это нетрудно было прочитать по их лицам. И я спросил через переводчика, бывали ли они когда-либо голодны за все время пребывания с нами. Они засмеялись, смеялись все – и мы уже были друзьями. Другие спрашивали, не могут ли они быть переданы армии Власова[12], и они настаивали на ответе на этот вопрос. Их было немного, но они были лучшими; они были людьми, на которых стоило посмотреть, их вопросы были четкими и ясными, а своими заскорузлыми руками они расписались бегло и с решительностью, которой никогда бы от них не ждали.

Солнечный свет пробивался через ели, зяблики помахивали своими хвостиками, а синицы оживленно чирикали в ветвях, когда мы сидели у маленькой избушки в лесу и долго беседовали о многом в связи со всем этим.

Глава 13. Остров на ладони Бога

Между апрелем и июлем воцарилось временное затишье. Русские, наступление которых остановилось, ожидали, что немцы первыми двинутся в летнее наступление. Однако немцам понадобилось три месяца для того, чтобы собрать необходимые резервы.

С фон Рюле я был в пути холодным майским утром. Когда мы спустились под уклон, леса и деревни, которые были нашими ориентирами, исчезли, чтобы появиться вновь за гребнем холма, когда лошади оказались на противоположном его склоне. Затем вновь появилось ощущение широты. Мы всегда в центре этого необъятного ландшафта. Седло скрипит, чувствуешь тепло лошади между ногами, глаза блуждают бесцельно.

Через час пути мы увидим церковь, купол которой оканчивается круглой маковкой, возвышаясь надо всем подворьем. Так было в Сысоеве, когда-то загородном поместье одного из русских князей, позднее поместье двоюродного дедушки моего спутника. Некоторые стойла все еще стояли. Штукатурка крошилась со стен, но они были массивными и широкими и сложены из камня – свидетели былого процветания. Ничего не было сделано с тех пор. Возведение уродливого бетонного сарая было все, что сделала для модернизации подворья совхозная администрация. Потом на все это обрушилась война.