Дневник немецкого солдата (Военные будни на Восточном фронте 1941-1943)

7 февраля 1943 года. Со скоростью сорок пять километров в час ветер заметает снег. Он огромными тучами несется под низко плывущими облаками. Небо и земля утонули в едином завывании. Видимость - четыреста метров. Солнечный свет быстро меркнет. Я пробивался навстречу ветру в "сауну". Часовые на мосту попрятались в укромные уголки, где они стояли молча и выглядели неуклюже в своих меховых тулупах и обмотанных соломой ботах. На склонах, спускающихся к Волге, появились две человеческие фигуры, беззаботно скользящие на лыжах. Кроме них, я не заметил никого, за исключением одиноких фигур, появлявшихся и исчезавших подобно снежным облакам. Они проходили мимо, не взглянув и не поздоровавшись, желая только одного - поскорее попасть к месту назначения.

Когда я вернулся, вход в землянку опять был завален снегом. Я соскользнул вниз по наносу. Между двумя дверьми образовался снежный мат. Снег забивался в каждую щель, в складки одежды и мне за воротник, когда я поднимал полог у входа, чтобы проскользнуть вниз.

И опять чудесный день.

Ветер повернул на восток, и температура упала до двадцати двух градусов мороза. Вернувшись с наблюдательного поста, я читал до тех пор, пока свет не стал слишком тусклым. Затем я бросил взгляд в сторону и увидел стоявшего перед печью Гренковица. Его лицо было освещено огнем, и в воздухе пахло дымом и подрумяненным на огне хлебом. Франц сидел на своей койке, болтая ногами. Очертания предметов стали туманными, цвета блеклыми. Мы не разговаривали. Был слышен лишь шум наших движений в помещении, освещенном огнем горящей печки и с постепенно темнеющим окном. Сумерки. Такое странное, ощущаемое нереальным это время между днем ушедшим и днем наступающим.

Когда Гренковиц зажег свечу в углу у печки, был уже вечер. С полки выглядывала наша радующая глаз посуда. Белые чашки, блюдца с золотой каймой, маленькие тарелки с цветочным орнаментом. Как неприглядно все они выглядели, когда мы выуживали их из руин. А теперь как все сверкает, стена у печки, веселой расцветки покрывала на койках, создающие уют, обклеенный белой бумагой потолок, освещенный темно-красным светом. Я думал обо всем этом, когда Гренковиц, водрузив свечу на стол, расставил посуду, бережно положил на тарелку масло и мясо и аккуратно порезал на кусочки хлеб.

Потом даже Франц сделал усилие и вышел из задумчивости, окунувшись в реальность. Он проворчал. "Это все мясо, что есть?" - "Да, - сказал Гренко, - и этого вполне достаточно. Больше не было для того, чтобы приготовить". Он слегка улыбнулся уголками рта, так, как всегда это делает, когда ему везет в покер. Гренко рассчитывает продовольственные запасы, у него восхитительная привычка обманывать нас для нашей же пользы. Он накапливает тайные запасы и выдает их на завтрак, придерживает драгоценный сахар, не давая его к кофе с тем, чтобы удивить нас за чаем, когда в противном случае хороший чай будет испорчен сахарином. Короче говоря, он прирожденная домохозяйка. А когда он устраивает нам маленький обман, то все лицо его сияет.

Но на этот раз Франца было не так легко успокоить. Что-то испортило его чувство юмора. После обеда он взорвался; он вдруг схватил свою чашку, подержал ее в руке, как бы оценивая вес, и бросил испытующий взгляд в угол печки. "Гляди-ка, - сказал он, - мышь!" - "Господи, только не нашим лучшим китайским фарфором!" - вырвалось у Гренковица, который пошарил за спиной и сунул в руку Францу винтовку.

"А ну-ка, выходи, маленькая подружка", - пробормотал Франц, взводя курок, одновременно пронзая взглядом темноту. Потом раздался грохот, сверкнула вспышка и запахло порохом. Мышь лежала на досках, убитая выстрелом точно в голову. Это грубый способ, но у нас нет мышеловки.

На днях нас посетил дивизионный священник. Трапеза была прервана подобным же образом. Он потом признался, что когда вошел, то был удивлен, почему во время обеда на столе лежит пистолет; мы показались ему довольно воинственным сбродом. Он нашел наш способ довольно хорошим, но после этого у пего полчаса звенело в ушах. Достойно сожаления.

Вслед за победой под Сталинградом русские развернули наступление в западном направлении от Воронежа, а 7 февраля освободили Курск. Харьков пал еще через восемь дней, что поставило фон Манштейна и фон Клейста под угрозу быть отрезанными. В то же самое время Гитлер наконец прислушался к советам своих экспертов о том, что передовая позиция на подступах к Москве непригодна для того, чтобы держать оборону. Были отданы находившимся там войскам распоряжения к отходу, чтобы образовать более плотную и прямую линию обороны, прикрывающую Смоленск.

* * *