Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941-1943

Он был спокойным, скромным и неприметным, открытым и непретенциозным, так что его заслуги легко могли быть проигнорированы. Мы в шутку называли его «лев Беллавино и Литино», но делали это искренне и с восхищением. Он смеялся и протестовал: «Ребятки, не глупите!» Но фактически он был на линии фронта в каждой трудной ситуации, всегда на самых опасных участках, везде там, где что-то происходило. Он мог произвести выстрел так, как немногие могли это сделать, с редкостным талантом владения всей теорией. Он знал свое дело изнутри. Честен и безупречен; таким был Герберт Шапер, который погиб в абсолютно спокойный день, став жертвой шальной пули. Водитель, увозивший его с передовой, был весь в слезах.

Люди говорят – как часто я слышу это в последние несколько дней: «Это – судьба» или «Это было предопределено». Но верно ли сказать так? Не есть ли это просто горькая попытка скрыть чувства по поводу происшедшего, потому что мы слишком боимся прямо смотреть в лицо нелепости происходящего? А может, просто нашему слабому рассудку нужна опора? Увы, мы не расстанемся с ней так легко.

То, что происходит, не имеет смысла и не согласуется ни с каким человеческим законом. Война бьет вслепую, и если у нее и есть закон, то этот закон состоит в том, чтобы убивать лучших. «Те, кто себя бережет, уберегутся», – говорит Борэ. Он прав. Те, кто себя не бережет, – открыты. Они осмотрительны в своих поступках настолько хорошо, насколько это возможно. Их воля к жизни есть попытка победить этот закон, и чем яснее они понимают закон, тем более быстрыми и сильными становятся.

Потому что здесь вы не можете самоустраниться; никто не покоряется своей судьбе. Мы не агнцы божий; мы защищаем себя. Даже если рука войны иногда хватает так крепко, что нам остается лишь воскликнуть: «Спаси нас, Боже!» Судьба, которая поддерживает нас на плаву, – это судьба, заключенная в нашей собственной силе с ее скрытыми ресурсами. Мы верим не в Бога, а в хладнокровную тщательность, с которой выполняем поставленные перед нами задачи.

Мы открыты до тех пор, пока ход событий вне нашего контроля. Это неизбежно. Мы приспосабливаемся, пытаясь оставаться активными и быть настороже. Так можно уменьшить опасность. Но ее нельзя устранить. Пуля, свист которой слышишь, уже пролетела мимо, и неизвестно, куда она летит. Это такого рода ситуация, с которой приходится мириться, но мы не самоустранились от нее. В этом существенная разница.

Вчера русским наконец это удалось. По крайней мере, они добрались до нашего проволочного заграждения, всего в двадцати пяти метрах от снежной стены. «Я попал туда в самый подходящий момент, – сказал Габель, возница фуражных саней, – как раз вовремя, чтобы «перекрестить» свой шмайссер. Я выпрыгнул вслед за сержантом и дал им познакомиться со своим автоматом. Они ушли через дыру в проволочном заграждении, а когда я посмотрел, то увидел, что не осталось ни одного убитого».

Этой ночью орудийные расчеты вызывались одиннадцать раз. Телефон трезвонил всю ночь. Голос командира батареи был немного хриплым, да и я был не в восторге. Со своей артиллерийской позиции я был свидетелем всей этой суматохи вокруг своего старого НП, но даже тут, то и дело вытаскиваемый из постели, чувствуешь себя не в своей тарелке. Вчера во второй половине дня русские вели огонь по полосе между артиллерийскими позициями и деревней. Будто великие медиумы, мы наблюдали за всем, как с трибуны. Мы стояли в сторонке, руки в карманах, взирая на все глазами истинных знатоков. Было очень забавно наблюдать, как люди бегут по дороге, – занимательная игра для зрителей, но не так забавно для участников. Однако они сами потом будут над этим смеяться. Опасность преодолевает растущую жажду жизни, и некоторые из нас фактически ищут ее. Игра со смертью обладает большой привлекательностью. Запах битвы вызывает желание быть там.

Если знаешь какой-либо отдельный сектор так же хорошо, как я знаю НП «Красный», то чувствуешь, что это то самое место, где тебе следует быть. Это «твой» сектор, на который они наступают. Как только приходит очередное донесение, я знаю, что «это» находится здесь, а то находится «там». Я могу зрительно представить территорию, складки местности, «долговременное огневое сооружение», снежный вал и снежную землянку, из которой обстреливают моих товарищей. Короче говоря, я принадлежу этому миру. Когда выхожу наружу и слышу, что огонь усиливается, чувствую себя лично причастным.

Опускается ночь, кто-то играет на губной гармошке: народные песни, песни родины. Мы чувствовали, что сильно изменились. Опасность заставляет людей тосковать по дому.

Мы вышли из помещения, чтобы послушать великие песни войны, которые «поют» снаряды, когда с восемью зарядами они вылетают из ствола сверкающей вспышкой и издают все нарастающий гул в диапазоне мощного звучания. Мы смотрели, как падают на поле редкие русские снаряды. Мы сегодня лишь один раз прервали нашу игру в шахматы, когда осколками разбило нам окна. Мы заползли в землянку на некоторое время, полагая, что, пожалуй, так будет разумнее.