Дневник немецкого солдата

То, о чем пленный говорил дальше, должно быть, относилось к чему-то очень большому: он развел руками, рисуя круг, охвативший все до самого горизонта. Я так и не понял его. Пленный заметил это и стал щупать материю моего кителя, словно проверяя его качество. Может быть, он водил машину на текстильной фабрике. Я стал изображать звук и движение ткацкого станка. Пленный снова покачал головой и сказал:

— Колхоз.

Расстегнув замасленную куртку, он показал на свою рубаху, затем жестом показал, как что-то постепенно растет из земли, стал дуть в воздух, как бы поднимая пушинку. Я понял, он рассказывает о хлопке, очевидно, он работал шофером в колхозе, где выращивают хлопок. Юноша обрадовался моей догадке и стал о чем-то с жаром рассказывать. По его движениям и страстному тону я догадался, что он говорит о своей родине. Даже не понимая слов, можно почувствовать, как человек любит родину.

Пленный ткнул меня в грудь и спросил:

— Профессия?

Я вынул из кармана блокнот, изобразил, будто складываю много книг, и сказал:

— Горький, Пушкин, Гоголь.

Услышав эти имена, парень начал с восторгом что-то декламировать. Я понял, что он читает стихи.

Я невольно вспомнил, что в Германии книги этих писателей были преданы сожжению в то время, как в самых отдаленных уголках огромного Советского Союза любят и хорошо знают великих немецких писателей.

Пленный снова ткнул меня в грудь и спросил:

— Гитлер?

— Нет Гитлер, — ответил я.

Для того чтобы парень мог понять, что мне с Гитлером не по пути, я растопырил пальцы и закрыл ими лицо. Это уже стало международным знаком, обозначающим, что ты сидел в тюрьме. Пленный кивнул. Затем он спросил еще что-то, чего я не мог понять. Тогда он показал на мои погоны унтер-офицера и на пистолет. Я не нашел иного ответа, кроме слова «Шайсе!», которое содержит в себе полное отрицание войны и которое все пленные хорошо знают.

Пленный рассмеялся и с удовольствием произнес это слово по-немецки:

— Шайсе!

Так, жестикулируя, мы дошли до госпиталя. Постепенно я проникся симпатией к «косоглазому».

Как только мы поднялись на гору, нам встретился доктор Сименс. Он спросил:

— Кого это вам подсунули, монгола или японца?

— Русского, господин доктор. Он родом из самого далекого уголка на их огромной карте.

— Не напоминайте мне, ради бога, об этой огромной карте, — сказал Сименс смеясь.

Но я продолжал:

— Он родился там, где четвероногих верблюдов больше, чем у нас двуногих. На его родине реки своей шириной могут поспорить с длиной наших рек. А табак они там режут, пользуясь лестницей, до того он высок. Рубашки же растут прямо на полях.

Сименс ценил юмор. Он рассмеялся и покровительственно поздоровался с пленным. Войдя в раж, я продолжал:

— Господин доктор, если нам придется развернуть эвакогоспиталь на его родине, то на побывку в Берлин мы сможем поехать с другой стороны. Так будет ближе.

Сименс возразил:

— До тех пор у нас вырастет вот такая борода, — и он показал рукой до колена.

Я был доволен сегодняшним днем. Побег Владимира прошел удачно. Взамен появился новый пленный. Особенно я был доволен тем, что подозрительная бумажка отправилась в путешествие к Балтийскому морю.

Но вечером, когда мы с унтер-офицером Зимке солили огурцы, у меня вдруг появилось ощущение, что я занимаюсь работорговлей.

Пришел Сергей, чтобы узнать подробности ухода Владимира. Не желая при Зимке затевать разговор, он сказал:

— Унтер-офицер, нет ли у вас яда для крыс, ужас, сколько их развелось. А кроме того, испанцы дерутся, крепко дерутся.

Зимке ответил:

— Крыс нужно ловить и жарить. А у испанцев выключи свет, пусть дерутся в темноте, это им доставит еще больше удовольствия.

— Правда? — спросил Сергей, обращаясь больше ко мне, и, когда я кивнул, выключил свет во флигеле, где размещались испанцы.

Однако шум после этого только усилился.

* * *

Жизнь течет своим отвратительным чередом. Здание госпиталя забито больными и ранеными от подвала до чердака. Служба стала тяжелой. Ни у Рейнике, ни у меня нет ни одной свободной минуты. Отлучиться мы никуда не можем. Рейнике поручено травить крыс. Их тьма-тьмущая, они табунами носятся по зданию. Я до поздней ночи вожусь со своими ведомостями и списками. Очень трудно скрывать каждый день два десятка пайков, которые идут пленным.

Вчера ко мне зашел Сергей. Улыбаясь, он тихо сказал:

— Товарищ Карл, принимай гостей. Возле ямы, в которую мы сбрасываем золу и картофельные очистки, сидит Владимир.

— Черт побери! — воскликнул я. — Он вернулся? Мы же не можем принять его снова в нашу команду! Его никто не должен видеть. Иначе — капут.

— Нет, товарищ Карл. Он и не собирается возвращаться в нашу команду. Он пришел с двумя другими товарищами. Им нужны пистолеты, боеприпасы, спички и солдатская форма.

Я обрадовался. Наконец-то мы снова установим связь с партизанами и сможем помогать им, как в Люблине, в фотоателье Ольги.

— Солдатскую форму, Сергей, и спички — это можно найти сразу. Но вот с боеприпасами и оружием труднее.

— Товарищ Карл, думай, думай. Завтра Владимир снова придет к этой яме. Когда живешь в лесу, без оружия никак нельзя.