Дневник немецкого солдата

— Ну, они же по другому ведомству. Вряд ли оперативный штаб Моосманна доверит тебе свои позывные. Они же у нас сверхсекретные.

— Чепуха. Вот смотри: эти цифры — позывные штаба Моосманна при вызове, вот это — его отзыв, а это для проверки, их я повторяю по окончании передачи…

— Ну тебя к дьяволу. Дай-ка я спрячу эту китайскую грамоту в сейф, чтобы никто не сказал, что ты халатно отнесся к своим столь важным служебным обязанностям.

— Расписку ты мне дашь?

— Конечно, можешь не волноваться.

Я спрятал папку и выдал раненому связисту расписку на бланке с печатью.

После полуночи я пошел в канцелярию, расположенную в бывшей пивной, рядом со спортивным залом. По соседству живет доктор Вебер, начальник местного госпиталя. В окне его комнаты горел свет. Я знал, что этот старый врач не фашист, сейчас он усердно занимается русским языком. Но и ему лучше не знать о моих намерениях.

Натянув на голову одеяло, я зажег карманный фонарик, висящий у меня на пуговице кителя, и набрал по телефону номер гостиницы «Черный орел». Ответил дежурный. Я назвал соответствующую цифру и букву по списку, как будто я звоню из высшего эсэсовского штаба, и потребовал ответные позывные. Дежурный назвал свои цифры, они совпадали с теми, что были в списках раненого связиста. Я продиктовал текст телефонограммы: «Немедленно отойти к Иоганнгеоргенштадту». Дежурный повторил текст, проверил позывные, назвал свои, поблагодарил и повесил трубку.

Я был весь мокрый, когда сбросил с себя одеяло. Но очень доволен собой. При той неразберихе, какая царит теперь, никто не станет проверять приказ. Если они отойдут от города, одним пепелищем будет меньше.

А днем, в обед, ко мне зашел товарищ Зюсс:

— Знаешь, этот эсэсовский вешатель Моосманн вместе со всей своей бандой на рассвете убрался из «Черного орла». Вот бы сообщить об этом русским, но они в Ольбернхау. А жаль, черт возьми. Я рассчитывал отметить Первое мая вместе с ними. Праздник придется немного отложить.

Я не стал объяснять Зюссу причину перемещения эсэсовцев. Он воткнул мне в петлицу красную бумажную гвоздику.

Каждый день приносил новые слухи: то видели американцев, то солдат Красной Армии. А однажды, когда вечернее небо было разрезано длинными, словно след от кометы, лучами, матерые нацисты возликовали: «Это фау, наши запускают фау из Швейнфурта! Наступил перелом!»

Но Швейнфурт уже давно был в руках американцев.

Люди с трепетом и ужасом ждут конца войны. Ждать осталось всего несколько дней. Но как пройдут эти дни?!

Мимо госпиталя провели колонну узников из какого-то концлагеря. На них страшно смотреть. И колонна и конвоиры не прибавили шагу, когда над ними на бреющем полете пронеслись американские самолеты. Чувствуется, что конвоирам невесело. Они сами побаиваются своих пленников.

Вчера утром американцы без единого выстрела захватили высоту, господствующую над городом, и средь бела дня трассирующими очередями обстреляли шоссе, ведущее на гору Ашберг, по которому в основном двигаются беженцы.

Доктор Вебер приказал смыть свастику, намалеванную над входом в спортивный зал. Некоторые нацисты устроили по этому поводу скандал. Они все еще на что-то надеются. А на что?!

Чудесный солнечный день озарил звенящие долины. У меня такое чувство, будто воцарился мир, но после полудня над госпиталем снова засвистели трассирующие пули. Поблизости мы услышали рев моторов и, стоя в дверях спортивного зала, увидели несколько американских танков, сползающих в долину с высотки. Под их прикрытием осторожно продвигалась пехота.

Раненые покинули свои койки и устроились на солнцепеке, на поросшем весенней травкой бугорке, чтобы оттуда наблюдать за приближающимися американцами.

Снова послышался треск пулемета. В госпитале зазвонил телефон. Дежурный крикнул:

— На Королевской площади на мостовой раненые!

Санитарной машины нет. И телефонная связь с народной школой в Клингентале прервана.

Мы побежали на Королевскую площадь. Там действительно лежали двое раненых и один убитый. Все трое без оружия. Один прислонился спиной к будке высокого напряжения, он истекал кровью. Другой громко стонал, лежа плашмя на земле. Я взвалил его себе на спину и понес. Второго потащил санитар Шольц.

Подойдя к госпиталю, мы увидели идущих нам навстречу американских солдат в рубашках с засученными рукавами. Загорелые, краснощекие парни небрежно держали под мышкой автоматы. Совсем юный, круглый, как надутый шар, здоровяк с улыбкой подошел ко мне, что-то сказал, взвалил на себя раненого, а мне передал автомат. Он донес раненого до госпиталя, протянул мне руку и пожал мою, как старому знакомому. Показав на мои седые волосы, американец сочувственно покачал головой, потом сунул мне плитку шоколада и пачку сигарет.

Окна домов, выходящие на улицу, распахнулись как по команде, и в них появились белые полотнища.

Из репродуктора на Королевской площади, который изо дня в день вещал о гитлеровских победах да передавал военные марши, теперь несется джазовая музыка. Изредка ее прерывают объявлением на английском и немецком языках: с наступлением темноты на улицу выходить запрещено.