Дневник Ноэль

Я остановился у дома матери. Чтобы попасть во двор, пришлось прокладывать путь через глубокий снег.

Когда я приехал, уже смеркалось. Дом стоял, погруженный в темноту, а по дорожке к парадной двери вели чьи-то следы. Совсем свежие и хорошо различимые: небольшие, женские, на маленьком каблучке. Неужели приходила Элис? Хотя вряд ли. Она бы увидела, что моей машины нет. К тому же для пожилой женщины переход через такие сугробы чреват переломом бедра. Но кто еще мог прийти в такую погоду, ума не приложу.

Я отпер парадную дверь и вошел. Включил свет, пробрался к термостату. Повернул его на двадцать пять, включил на телефоне музыку и принялся за гостиную, которая пугала меня больше всего.

Разбирая завалы, я думал о Чарльзе, о том дне, когда он умер, о том, как мы с матерью ходили к нему на могилу. Невозможно было предугадать, как она поведет себя в следующий раз. Иногда мать падала на колени и выла. Бывало, просто сердито глядела на землю. То были самые ужасные моменты в моей жизни. Непредсказуемость этих дней, дней Чарльза, наводила на меня панический страх.

Уборка заняла часов пять, закончил я уже после десяти. Сегодняшняя цель была достигнута – мне удалось полностью разгрести пианино. Я протер влажной тряпкой стул, снял перчатки и сел. Начал играть. Пианино было расстроено, но звучало вполне сносно.

Мать заставляла меня брать уроки игры на фортепиано, что я исправно делал, пока не ушел из дома, где оставил и инструмент. Если не считать пары вечеринок, я не садился за пианино много лет. Я вычеркнул музыку из своей жизни, наверное, потому что она принадлежала не мне. Это Чарльз хотел научиться играть. А через год после его гибели эту ношу возложили на мои плечи. Пианино никогда меня не привлекало, поэтому я всей душой ненавидел уроки музыки. И все же она была частью моего прошлого. Частью меня. И хотя я противился, получалось у меня неплохо.

Я заиграл «Звуки тишины» Саймона и Гарфанкела. Помню, как-то вечером мать зашла в гостиную, как раз когда я играл эту композицию. «Сыграй еще разок», – нежно попросила она, когда я закончил.

Это была последняя из выученных мной песен, наверное, поэтому и осталась в памяти. А может быть, потому что это была сама грустная из всех написанных человеком мелодий.

Я играл, и слезы катились по щекам. Впервые после известия о кончине матери утрата ощущалась так остро. Я с силой ударил по клавишам, опустил голову на крышку и заплакал. Но что оплакивал, я не знал. Может, мать. Может, мать, которой у меня никогда не было. Может, потерянное детство. А может, все разом.

И вдруг я кое-что вспомнил. Встал и заглянул под сиденье. Надпись все еще была там. Когда-то Чарльз вывел черным маркером:

Пианино Чарльза Черчера

Через пять лет я добавил:

Забирай его себе

Я выпрямился, закрыл инструмент, запер дом и поехал в отель.

Глава десятая

14 декабря

Утром я проснулся около девяти. Вчера по пути в отель решил, что оставлю пианино себе, поэтому сразу полез в интернет найти того, кто поможет его перевезти. Двое отказались, когда узнали, что везти надо в Кер-д’Ален. Третий с удовольствием согласился взяться за работу.

Из отеля выехал рано. День обещал быть красивым, голубое небо напоминало таитянскую лагуну. Я заехал в «Старбакс», взял большой кофе с черничным печеньем и поехал в дом.

Впервые с моего приезда в Солт-Лейк старый район ожил. Жители выбрались на улицу и расчищали подходы к домам лопатами и снегоуборщиками, из которых дугой летели белые брызги снега. Механической щеткой чистил машину мужчина.

Следы на дорожке, которые я заметил вчера, теперь покрылись коркой льда и выглядели словно зимние окаменелости. Я вошел в дом и продолжил уборку в гостиной. Местами начал проглядывать ковер, и я вспомнил этот ворс цвета авокадо, который устарел еще до моего рождения. Говорят, будто мода повторяется, просто нужно немного подождать, но как по мне, так до былой популярности этого оттенка пройдет еще не одно столетие.

Через несколько часов я наткнулся на коробки с елочными игрушками и украшениями, которые в детстве казались мне волшебными. Волшебными они показались мне и сейчас. Я не стал ничего выбрасывать, а уселся поудобнее и принялся аккуратно разворачивать свои сокровища. В одной из коробок хранились пластинки с рождественскими песнями – такая себе сборная солянка, как и сам этот праздник. «Рождество Чарльза Брауна» Винса Гуаральди, «Чудеса» Кенни Джи, «Белое Рождество» Бинга Кросби, «Рождественский портрет» Карпентеров, «Наступает Рождество», «Рождественская песня» Нэта Кинга Коула, «Рождественский альбом Перри Комо» и «Рождественский альбом» Герба Алперта.

Я продолжил разгребать завалы, пока не нашел, что искал, – мамин проигрыватель. Я не пользовался таким уже несколько десятков лет. Видел старые виниловые пластинки, которые снова входят в моду, в книжных магазинах, где проводил автограф-сессии. И как-то раз даже хотел купить несколько альбомов, но так и не собрался.