Дневник обезьянки (1957-1982)

Неужели ты настолько плохо меня знаешь, что поверил, будто я захотела от тебя избавиться? Ты наизусть знаешь все мои мысли – ведь ты сам их сформировал. Одного ты не знал. А я ничего не могла тебе сказать, потому что на тебя было жалко смотреть. Я чувствовала себя такой жестокой… Мадам Азан сказала мне: «Если он тебя увидит, с твоей стороны это будет еще большей жестокостью». Я звонила тебе, но болтала о пустяках. Я не могла сказать тебе, что я тебя люблю. Но? Нет никаких но. Моя жизнь – это история любви к тебе, my darling. Любить – не значит спать в одной постели; любовь – это нечто большее, и такой любовью я тебя люблю. Ты – моя вечная любовь, даже если я говорю о ней так неуклюже. Стоит мне тебя увидеть, передо мной все плывет. Я чувствую себя виноватой и злюсь из-за того, что больше не могу тебя обнять. Отныне мне запрещено тебя обнимать. С моими привилегиями покончено. Теперь я должна стучаться, прежде чем войти в твою дверь. И в твое сердце.

Исцелит ли время раны, которые я тебе нанесла? Поймешь ли ты, что твое место в моем сердце никогда не будет занято никем другим? Настанет ли день, когда ты придешь ко мне на чашку чая и мы с тобой вместе над чем-нибудь посмеемся? Ты – часть меня, совершенно отдельная часть, и навсегда ею останешься. Для меня мука не видеть тебя, не иметь возможности с тобой поговорить. Но даже если это мне удается, все наши разговоры сводятся к пошлой истории про «измену» и унижение. Я пыталась вернуть нашу физическую близость, но я слишком долго отсутствовала, и даже одна-единственная ночь оказалась бы лишней. Отныне для тебя все по-другому, но я-то осталась прежней. Я прошу тебя не вычеркивать меня из своей жизни. Сейчас ты думаешь, что это невозможно, но это не так. Если ты преодолеешь свою боль, сможешь ли ты снова подать мне руку и позволить мне жить с высоко поднятой головой? Жизнь слишком коротка, и порой меня охватывает страх, что я умру раньше, чем ты осознаешь всю необъятность моей любви.

Все это звучит немного двусмысленно, потому что сейчас я с Жаком. Жизнь продолжается. Но скажи, есть ли шанс, что когда-нибудь я стану для тебя кем-то особенным? Сможешь ли ты сказать: «Да, но Джейн не такая, она не похожа ни на кого другого». Любая банальность лучше, чем ледяной тон в телефонном разговоре. Если среди ночи тебе станет плохо, придешь ли ты ко мне под дождем? Я брошусь тебе открывать, чтобы смыть с тебя всю накопленную горечь. Знай, что я всегда приду на твой зов. Наверное, я требую слишком многого, а потому не жду ответа. Не сейчас. В последний раз меня обуяла такая злость, что я наговорила тебе кучу несправедливых и глупых вещей, в глубине души надеясь, что ты поймешь, что они продиктованы тем, с каким презрением ты на меня смотрел. Сколько раз в такие ночи, как сегодняшняя, я плакала, мечтая, что ты меня простишь. Я не жду, что ты примешь меня обратно, нет, я хочу, чтобы ты любил меня на каком-то другом уровне, неважно на каком, главное, чтобы прекратились страдания, разделяющие нас. Я прошу тебя о дружбе. Мы никогда не были друзьями, но ты стал частью моей жизни.

Я пыталась сказать тебе об этом в письмах с Майорки. Мадам Азан сказала мне: «Ты не знаешь, как он страдал, ты даже не представляешь себе, как он пережил то, что его бросили. А ты ему даже не позвонила». Но я ведь знала, что одно упоминание моего имени причиняло тебе боль, не говоря уже о созерцании моего лица. Какое «добро» я могла тебе принести? И я решила не звонить тебе, исчезнуть с твоего горизонта, как будто я умерла. Ты видел одно: что я немедленно переехала к Жаку. Я зашла слишком далеко. Я пыталась вспомнить все, что произошло за этот год, и тут до меня дошло, что ты был в больнице, а я думала только о себе. Нет страшнее муки, чем знать, что ты – источник страданий другого человека. Нечто подобное со мной сейчас и происходит. Я не могу говорить об этом со своими друзьями. Что я им скажу? Что я дрянь? А они мне ответят: «Да он тоже дрянь, только он-то выкарабкается».