Дневник обольстителя

Надо внушить ей побольше доверия, или, вернее, уничтожить некоторые сомнения. Про меня нельзя сказать, что я принадлежу к разряду влюбленных, любящих из уважения, женящихся из уважения и детей имеющих тоже из уважения. Но я хорошо знаю, что любовь, особенно пока не проснулась страсть, требует от своего предмета известного нравственно-эстетического уважения к себе. В этом отношении любовь имеет, впрочем, свою диалектику. Например, мой поступок с Эдвардом заслуживает с нравственной точки зрения гораздо большего порицания, чем моя комедия с теткой, а все же мне гораздо легче было оправдаться перед Корделией в первом, нежели во втором. Она, конечно, не заговорила об этом сама, но я счел за лучшее объяснить, что не мог поступить иначе. Осторожность, руководящая мною в сближении с нею, льстит ее самолюбию, таинственная загадочность действий приковывает внимание. Положим, ей может показаться, что во всем этом проглядывает слишком много эротической опытности, и она, пожалуй, поймает меня в противоречии самому себе, когда я начну разыгрывать влюбленность в первый раз в жизни. Впрочем, я не боюсь никаких противоречий: пусть она замечает их, я все же добьюсь своего. Это дело ученых беречь свою репутацию и заботиться о недопущении противоречий в своих диспутах; жизнь девушки слишком богата содержанием, чтобы она вообще могла избежать противоречий и, следовательно, не оправдать их в других. Корделия целомудренно-горда, хотя и не имеет никакого понятия о чувственной любви. Теперь она до известной степени преклоняется передо мной в духовном смысле, но очень возможно, что, когда эротическое чувство вступит в свои права, она противопоставит моим желаниям свою гордость. Она, видимо, колеблется еще, недоумевая относительно действительного значения женщины — оттого так и легко было возбудить в ней гордое презрение к Эдварду. Чувство это было совершенно своеобразного характера, так как сама Корделия не имела представления о настоящей любви. Но явись оно — не замедлит явиться и истинная женская гордость, тоже, пожалуй, с приправой некоторой своеобразности. Возможно даже, она не пожалеет о данном согласии, но увидит, что оно досталось мне дешево, и поймет свой промах. А раз придя к такому выводу, она, без сомнения, попытается померяться со мною силами. Мне же только этого и надо. Тогда я удостоверюсь, насколько глубоко затронула ее душу любовь.

x x x

Да, да, да! Я еще издалека заприметил эту миленькую кудрявую головку, выглядывавшую из окна. И сегодня уже третий день, как я вижу то же самое. Ну, молодая девушка не станет даром караулить у окошка! У этой плутовки, разумеется, тоже есть свои причины… Но, однако! Не высовывайтесь так! Прошу вас! Я уверен, что вы встали на перекладину стула… Подумайте только, какой ужас, если вы вдруг вылетите из окна прямо на голову — не мне, я держусь пока в сторонке, но ему, ему! Ведь там внизу уж конечно есть такой «он»… Ба! Кого я вижу? По тротуару шагает мой приятель, кандидат богословия Петерсен! В его походке заметно что-то не совсем обыкновенное, ноги как будто скользят по панели. Я готов пари держать, что к ним прикреплены крылышки… любви. Да разве он бывает в этом доме? И я не знал этого?!.. А вы исчезли, прелестная незнакомка! Конечно, вы пошли отворять ему двери. Напрасно, вернитесь! Ему совсем не надо в этот подъезд!.. Вы, может быть, думаете, что знаете об этом побольше моего? Могу, однако, уверить вас, что я слышал это собственными ушами из его собственных уст, и, если бы этот экипаж не грохотал так сильно, вы тоже услышали бы нашу беседу. Я сказал ему мимоходом: "Тебе в этот подъезд"? И получил в ответ категорическое «нет»… Так вот и скажите вашему кандидату «прощай», мы с ним отправляемся гулять! Он смущен и немного растерян, а такое душевное состояние делает обыкновенно людей словоохотливыми, и мы заводим длиннейший разговор о вакантном месте, которого он добивается… До свидания, милочка! Мы уходим на Лангелиние! Дотащившись наконец туда, я говорю своему спутнику: "Ах, черт возьми, и затащил же ты меня своими разговорами! Мне надо было совсем в другую часть города!".