Дневник одного гения

Прибыла княгиня, но без анальной китайской скрипки. Она уверяет, что с тех пор, как я изобрел свои знаменитые обмороки путем анальных вибраций, ее не покидал страх, как на нее посмотрят таможенники, когда она станет объяснять им на границе цель использования этого инструмента. Вместо скрипки она привезла мне фарфорового гуся, которого мы поставим в центре стола. Гусь закрывается крышкой, вделанной ему в спину. Рассказываю княгине дивные вещи о гусиных повадках, которые известны одному лишь Дали, и тут мне приходит в голову одна неожиданная фантазия. Думаю, а хорошо было бы попросить того скульптора, что по моему указанию приделал половой член к торсу Фидия, отпилить шею у этого гуся. Когда настанет час обеда, я возьму настоящего живого гуся и посажу его внутрь фарфорового. Так что снаружи будут торчать только голова и шея. На случай, если ему вздумается закричать, мы смастерим золотой зажим и наденем на клюв. Потом мне приходит в голову, что ведь можно сделать еще и дырку там, где у гуся расположено заднепроходное отверстие. И вот в один из самых меланхолических моментов застолья, когда подают печенье, в комнате вдруг появляется какой-нибудь заурядный японец в кимоно и со скрипкой, снабженной вибрационным отростком, который он вставляет в заднепроходное отверстие гуся. Играя какую-нибудь подходящую для десерта музыку, он добивается, что гусь лишается чувств прямо на глазах у занятых обычной застольной беседой гостей…

Вся эта сцена будет освещаться с помощью весьма необычных канделябров. Между двумя половинками серебряных обезьян будут, как начинка в сэндвиче, на ключ заперты живые обезьяны, да так, что единственной живой, настоящей частью этих обезьяньих канделябров будут их злобные, перекошенные от этой изощренной инквизиции физиономии. А еще мне доставило бы бесконечное наслаждение видеть их хвосты, отчаянно дергающиеся под влиянием все той же вынужденной скованности движений. Пока они будут судорожно биться об стол, их владельцы, мои сэндвичи — как самые что ни на есть примерные рогоносцы из всего рода обезьяноподобных — волей-неволей будут благопристойнейшим манером держать невозмутимо спокойные свечи.

В этот момент меня, словно яркий свет юпитера, озарила новая блестящая идея: а ведь можно изобразить рогоносца, еще в миллионы крат более грандиозного, чем эти мои обезьянки, если вместо них в такое же дурацкое положение поставить самого царя зверей — льва. А в сущности, почему бы и нет, надо взять льва и затянуть его вдоль и поперек роскошными щегольскими кожаными ремнями от «Гермеса». Ремни пригодятся и еще для одного дела: с их помощью можно будет со всех сторон увешать льва десятком клеток с садовыми овсянками и прочей вкусной живностью, любимыми львиными лакомствами, но все будет так подстроено, что царю зверей ни за что не удастся дотянуться до тех роскошных съестных припасов, которыми он будет столь щедро украшен. Благодаря специальной системе зеркал лев будет постоянно видеть все эти лакомства и чахнуть, хиреть день ото дня, пока в конце концов не сдохнет. Агония станет воистину поучительным зрелищем, которое внесет неоценимый вклад в ниспровержение морали всех тех, кто сможет неотрывно наблюдать каждый миг столь назидательной кончины.

Праздничную церемонию со львом, павшим голодной смертью, следовало бы раз в пятилетие, пять дней спустя после Богоявления, проводить мэрам всех небольших селений, пусть это послужит чем-то вроде кибернетического программирования, которое сейчас входит в моду в крупных современных индустриальных городах.

4-е

Сегодня, четвертого сентября (сентябрь уж сентябрится, а луны и львы как в мае), ровно в четыре часа со мною случилось нечто удивительное, не иначе как дело рук самого Господа Бога. Я искал в одной из книг по истории картинку с изображением льва, как вдруг из нее, на той самой странице, где красовался лев, выпадает конверт с траурным обрамлением. Открываю. И нахожу там визитную карточку Раймона Русселя с благодарностью за то, что я послал ему одну из своих книг^[69]. Руссель, великий неврастеник, покончил с собою в Палермо в тот самый момент, когда я, будучи с ним телом и душою, страдал от такой ужасной тоски, что, казалось, вот-вот сойду с ума. При этом воспоминании приступ тоски нестерпимо сдавил мне грудь, и я пал на колени, благодаря Господа за это предупреждение.

Все еще стоя на коленях, я увидел через окно приближающуюся к молу желтую лодку Галы. Я вышел и побежал навстречу, спеша обнять мое сокровище. Ведь и ее тоже прислал мне Господь. Сегодня она как никогда похожа на изображение льва с эмблемы кинокомпании «Метро Голдвин Мейер». И никогда еще мне так сильно не хотелось ее съесть. Но идея львиной агонии тут же исчезла. Я попросил Галý плюнуть мне в лицо, что она тут же и сделала.

5-е