Дневник одного плавания

Нет ничего хуже для грузового парохода, чем идти в балласте, да ещё против ветра и волны. В балласте – это когда трюма пусты, а для осадки и, соответственно, большей остойчивости в специальные балластные танки закачивается забортная вода. Эта забортная вода и есть тот балластный груз, который придаёт пароходу его морские качества. Но груз этот не вполне достаточный, чтобы посадить пароход по ватерлинию, и он становится менее управляемым и более подверженным всем нападкам стихий. Поэтому нас болтает, бьёт крутой волной по скулам, корабль содрогается, на проходящей вдоль борта волне оголяется гребной винт, машина, почувствовав облегчение (плохо работает регулятор оборотов), набирает скорость, вводя в резонанс весь корпус. Такое впечатление, что судно вот-вот развалится.

Почему-то вспоминается один эпизод, происшедший почти 20 лет назад. Он засел в моей памяти, как инородное тело, не дающее успокоения и чаще напоминающее о себе именно в этих местах, которые по долгу службы приходилось пересекать не однажды.

Шёл 1974 год от Рождества Христова. Мы пересекали штормовой Бискай и приближались к месту встречи с флагманом – научно-исследовательским судном «Профессор Визе». Сильный северо-восточный ветер не привносил тепла в наступившее лето, он срывал мелкую водяную пыль с бегущих крутых волн, наполнял воздух влагой и напрягал атмосферу статикой небесного электричества. Создавалось впечатление, что ударили по туго натянутой струне какого-то большого вселенского инструмента и струна эта, войдя в резонанс, бесконечно звучит в окружающем нас пространстве.

Редко удаётся проскочить этот залив, чтобы тебя не зацепило хотя бы краем проходящего циклона. И конец июня не был исключением: нас валяло в изгибах серо-голубой воды, рваные стремительные облака под стать океаническим валам неслись в том же направлении в размытую ветрами даль, чтобы слиться с потоками встречных течений, ослабеть или, наоборот – усилиться, завернувшись в спирали разрушительных торнадо.

Неспокойное это место, продувное, любое для вольных ветров. Кильватерный след за кормой, образованный двумя работающими гребными винтами, быстро таял и исчезал в беснующейся водной стихии.

Я стоял на шлюпочной палубе, держась за ограждающие борт релинги, и любовался представшей передо мной картиной. Моё внимание привлекла одинокая двухмачтовая яхта, лежащая в глубоком дрейфе, без парусов, и, очевидно, совершенно неуправляемая. Она сильно кренилась на крутой волне, и иногда казалось, что верхушки мачт вот-вот коснутся того или иного гребня. Яхта лежала по ветру милях в трёх от нас, не больше, и, когда мы оказались на траверзе, я понял, что наши судоводители её не заметили. Я решил подняться и показать яхту.

На ходовом мостике находился капитан и третий помощник. У рулевой колонки стоял вахтенный матрос, направляя судно на показавшийся вдали флагман.

– Иммануил Николаевич, – обратился я к капитану, – по правому борту яхта. Похоже, неуправляемая.