Дневник пани Ганки

Мои отношения с Данкой никогда не были слишком сердечными. Мы решительно не могли сойти за образец для других сестер. Даже когда были маленькими девочками, обе со схожей неприязнью протестовали против того, чтобы носить одинаковые платья. И хотя нас разделяет разница меньше двух лет (Данка младше, но все говорят, что выглядит она старше меня), как темпераментом, так и нравом мы отличаемся кардинально. Она никогда не любила танцев, развлечений, путешествий. В театр ходит только на «Дзядов»^[15], на Выспяньского^[16], шедевром считает «Перепелочку» Жеромского^[17], а за исключительную жемчужину в том спектакле – Юлиуша Остерву^[18]. (Не хочу, чтобы меня неверно поняли. Лично мне Юлиуш нравится, чего я никогда и не скрывала, но на «Перепелочке» я была всего однажды и ужасно скучала.) Наконец, Данка не понимает другой жизни, кроме каких-то собраний, митингов, товариществ, союзов и прочих подобных ужасов. Она постоянно стремилась бы к… Постоянно работала над развитием… Постоянно организовывала бы…

Я, скажем честно, ее за это не упрекаю. В конце концов, каждый имеет право делать то, что ему нравится. Мы просто очень разные. Не думаю, что после того, как она создаст семейный очаг, меня будут приглашать туда слишком часто. Но представляю себе, какой машиной для пыток окажется тот дом для меня. Потому что со Стасем они – два сапога пара. Как по мне, уже сама его внешность раздражает. Высокий, худой, словно норвежец, с так называемой «льняной шевелюрой» и мощным лбом. Он никогда не говорит. Он всегда или громит, или осуждает, или превозносит, или требует, или же указывает. Такое впечатление, будто в любой момент он готов взойти с гордо поднятой головой на костер и не моргнув глазом согласиться сжечь себя со всем багажом своих убеждений. Признаюсь, я ничего не могу поставить ему в упрек. Он весьма пристойный человек, говорят, с умом руководит своим заводом и делает немало добра людям. Что же до его киндерштюбе^[19], то и здесь все нормально. То, что он из мещанской семьи, для меня лично не играет никакой роли. Точно так же не слишком важны мне и его аристократические связи по матери. Короче говоря, Станислав для меня не привлекателен. А уж Тото, например, ведет себя в его компании чрезвычайно скромно.

Поскольку они не смогли найти свободного столика, нам пришлось пригласить их за свой. Единственным утешением была Лула, которую злые языки называли Святой Леонией (имя и правда подавляющее!). Я знала ее решительно мало. Станислав редко с ней показывался. В любом случае она была, несомненно, самой милой из всех старых дев, каких мне доводилось повстречать. Повсеместно знали, что в молодости Лула пережила драму, поскольку жених ее погиб на фронте в 1920 году, и с того времени она ни на день не снимала по нему траур. Что за анахронизм! История словно живьем взята из Январского восстания^[20].

Лула всем своим видом напоминает женский персонаж «Полонии» Гротгера^[21]. Однако в общении она симпатична. Что за бездны нежности должны скрываться в этой особе! Я никогда не видела ее без улыбки. Ни разу не замечала в глазах ее злобности, нахальства или хотя бы критики. В разговоре она всегда вежлива, толерантна и остроумна – той слегка старосветской разновидностью остроумия, слишком утонченного, несколько безличного. Несмотря на репутацию «Святой Леонии», она не избегала никаких тем, по крайней мере не возмущалась ими. Хотя, скорее всего, было ей уже больше сорока, она прямо-таки источала свежесть.

В разговоре сразу стал доминировать Станислав, рассказывавший о последних политических событиях.

И насколько заграничная политика интересует меня из-за Яцека, который часто беседует со мной о разных дипломатических событиях, настолько же несведуща я в политике внутренней, Станислав же в ней сидит по уши.

Воспользовавшись тем, что разговор стал приобретать характер довольно общий, я спросила Данку, что слышно дома. Не была я у родителей уже почти неделю и, если не считать нескольких звонков маме, с ними не общалась. Данка заявила мне (Данка никогда не говорит, всегда заявляет): отец чувствует себя задетым тем, что Яцек уехал не попрощавшись. А кроме этого – никаких новостей. Отец сейчас ведет какой-то гигантский процесс о возвращении имущества, конфискованного в 1863 году, и всецело поглощен этим. На следующей неделе он собирается в имение, где готовят большую охоту на волков.

– Если хочешь повидаться с отцом, тебе стоит завтра заглянуть домой. Ты и правда редко там бываешь.

Во взгляде ее была укоризна. Я прекрасно смекнула, о чем именно она недоговаривает. Хотела дать мне понять, что я бываю там, лишь когда к этому склоняют меня собственные интересы. Пытаться объяснить ей, что все обстоит иначе, – попросту терять время. И как объяснить, что я не тоскую по дому, поскольку, во-первых, у меня есть собственный, а во-вторых, мне у них скучно. Я очень уважаю отца и очень люблю маму. Наверняка мама не отличается блестящим умом, но ведь это еще не повод, чтобы, подобно дяде Альбину, считать ее полной дурой.