Дневник пани Ганки

Мама, правда, говорит, что он не уделяет мне должного внимания, но ведь его карьера требует всех тех загородных поездок, заседаний и миссий. Я не сомневаюсь, он всегда обо мне помнит и не упускает ни одной возможности подчеркнуть это. Голову дала бы на отсечение, что у него нет любовницы, что он мне наверняка не изменяет. И вдруг узнаю, что до меня у него была другая жена!

После долгих размышлений я пришла к выводу: тут должна скрываться некая тайна или даже мистификация. Яцек – с его солидностью, принципами, взглядами – и двоеженство! Невозможно даже представить себе! Под воздействием этих мыслей я несколько успокоилась. Автором письма могла оказаться просто какая-то сумасшедшая или шантажистка. Да и когда бы у Яцека было время жениться на ней? Ведь дядя забрал его за границу сразу после окончания школы, и за четыре года обучения в Оксфорде Яцек ни разу не был на родине. Автор же письма – никакая не иностранка, слишком уж хорошо она пишет по-польски. А значит – и когда же?..

Чем дольше я над этим размышляла, тем сильнее убеждалась: все дело тут в ошибке или мистификации. Я была убеждена: вот-вот вернется Яцек, распечатает письмо, рассмеется, пожмет плечами и скажет мне: «Смотри, Ганечка, какую забавную вещь я получил!»

Но все произошло иначе.

Яцек возвратился к восьми. Как обычно, очень нежно поздоровался со мной, попросил прощения, что не был на обеде, но, казалось, не обратил внимания на мое сообщение о том, что я тоже осталась без обеда. Лицо его выглядело несколько утомленным, а глаза – печальными. Потом он вошел в кабинет. Мне очень хотелось войти туда следом, но я понимала – следует ожидать его здесь, в зале. Вышел он только через час. По его внешнему виду ничего невозможно было понять. Он сел рядом, а когда дотронулся до моей руки, сделал это с обычным своим спокойствием. Изображая полную безмятежность, я спросила его без нажима:

– Прочел ли ты письма?

– Да, – кивнул он. – Ничего важного. Людка через неделю выезжает в Алжир, а посол шлет тебе поклоны.

Сердце у меня в груди сжалось. Стараясь контролировать себя и не дать дрогнуть голосу, я заметила:

– Мне кажется, ты получил какое-то неприятное известие, огорчившее тебя…

Я пронзила его взглядом, но он улыбнулся с таким искренним удивлением, что я собственным глазам не поверила. Недаром говорят: Яцек – прирожденный дипломат. И если бы он мне изменил, без сомнений, я никогда не сумела бы по нему понять это. Слишком уж умел он маскироваться.

– Напротив, – ответил он. – Скорее, получил хорошую весть. В болгарском посольстве отменили обед, и потому я смогу провести весь вечер с тобой.

Это время не было приятным, хотя Яцек и старался делать все, чтобы доставить мне удовольствие. Но осознание того, что нас разделила его страшная тайна, не покидало меня ни на миг. Сил мне придавало лишь то, что я чувствовала преимущество над ним. Он не мог догадаться, будто я знаю о существовании его первой жены. У меня на руках был козырь, который в любой момент мог безжалостным ударом пасть на его голову. Но казалось, он ни о чем не догадывается. Я глядела на него, пытаясь отгадать его мысли.

Только сейчас начала вспоминать ряд мелочей, на которые в последние дни не обращала внимания, но отметить их стоило бы.

С некоторых пор Яцек не то чтобы изменился (это оказалось бы слишком сильным словом), но как будто потускнел. Смех его сделался тише, телефонные беседы с разными людьми приобрели характерный тон: настороженности и холодности. Верно. А на Сильвестра^[5], когда отец мой возмущался некими недавно вскрытыми злоупотреблениями в какой-то управе и наговорил множество неприятных вещей об арестованном директоре Лисковском, Яцек неожиданно принялся защищать того. Было это еще более странно, поскольку Лисковского он никогда не любил; и тем не менее сказал тогда вдруг:

– Нельзя судить о людях настолько поспешно. Мы не знаем подробностей дела. Не знаем мотивов, которыми этот господин руководствовался. Есть в жизни такие ситуации, когда человек становится заложником обстоятельств.

Он всегда отличался снисходительностью и добротой, но это была уже вспышка. Вероятно, уже тогда, защищая того человека, он искал оправдания самому себе?.. Когда мы возвращались домой, Яцек снова вернулся к тому делу и сказал:

– Полагаю, твой отец неправ, что не взялся защищать Лисковского. Когда ты адвокат, а к тому же имеешь реноме столь знаменитого защитника, нельзя отказывать в помощи несчастному. Ведь об этом сразу станет известно в юридических кругах, и только подумай, какое влияние это может оказать на судей! Всякий судья скажет: «Если уж адвокат Нементовский не взял на себя защиту, то обвиняемый наверняка виновен».

Слишком уж Яцек проникся делом Лисковского, хотя оно никоим образом нас не касалось: мы ведь не поддерживали никаких близких отношений.