Дневник пани Ганки

Я пригляделась к нему. Если не учитывать седину и морщины возле глаз и губ, он был мужчина в полном расцвете. Если бы не то, что я никогда не чувствовала влечения к пожилым мужчинам и что он меня (между нами говоря) немного пугает, то кто знает, не занялась бы я им серьезнее. Вот был бы скандал! Представляю себе, как выглядел бы папа!..

— Не до сих пор, а именно сейчас, — ответила я с хорошо обдуманной игривостью. Ведь мне нужно было заполучить его благосклонность.

Дядя засмеялся, весьма довольный. А затем — какой жест!.. Любой из менее опытных соблазнителей позволил бы себе при таких обстоятельствах какое-то продолжение. Он же — наоборот. Поднялся и, медленно наливая себе вина, некоторое время стоял ко мне спиной. Какое кокетство!

— Представь себе, — заговорил дядя доверительно, — что я действительно чувствую себя совсем молодым. Это даже немного беспокоит меня. Еще бы — «мужчине уже пятьдесят, а у него ни серьезности, ни степенности, а все лишь ветер в голове».

Я живо возразила:

— Что вы, дядя! Да у вас того ветра в голове никогда и не было. Вы же один из самых умных людей, которых я знаю. Потому я, собственно, к вам и пришла.

— Вот чудеса! — улыбнулся он. — Кажется, ты первая женщина, которая пришла ко мне в поисках ума. Других он меньше всего интересует. Но из этого я могу сделать вывод, что ты попала в какую-то беду. А?..

Дядя сел возле меня и пристально посмотрел мне в глаза.

— Ну, признавайся, — уговаривал он меня. — Наверное, этот твой скучный Реновицкий перехватил письмо, написанное тебе Тото?

Я почувствовала, как краснеют мои щеки. Откуда бы ему знать?.. Чтобы не выдать, что он меня поймал, я пожала плечами.

— Тото давно уже оставил свои ухаживания. Однако вы, дядюшка, таки угадали, что все началось с письма. Я обнаружила страшные вещи о Яцеке. Просто отчаяние берет…

— Ого, даже отчаяние? Он тебе изменяет?

— Хуже, дядюшка, гораздо хуже: он женат!

— Ну, наверно, моя дорогая, — притворно серьезным тоном сказал он, хмуря брови. — Это для меня не такая уж и новость. Правда, вы не соизволили пригласить меня на свадьбу, однако я знаю, что вы поженились.

— Ой, дядя, мне не до шуток! Яцек действительно женат на какой-то женщине.

Дядя кивнул.

— Хорошо, что хоть на женщине…

— Как это? — не поняла я.

— Могло оказаться, например, что он… того…

— Ну, дядя, это очень серьезное дело. И если вы мне не поможете… Я уж и не знаю, что мне делать! Давайте расскажу все по порядку… Вчера Яцек по рассеянности оставил на письменном столе открытое письмо…

Дядя прервал меня:

— Если оставил, то, значит, не придавал этому большого значения.

— Как раз наоборот. Это письмо для него чрезвычайно важно.

— Откуда ты знаешь?

Меня рассердило этот вопрос. Да и, наконец, это не относилось к делу.

— Потому что он вернулся за письмом и был очень обеспокоен, — ответила я.

— И о чем же говорилось в том письме?

— Ужас! Какая-то женщина писала Яцека как своему мужу.

И я пересказала дяде содержание письма как могла подробно.

Потом рассказала о дальнейшем поведении Яцека. Дядя выслушал меня внимательно, но не удержался, чтобы не обронить:

— Да, получается, что в нашей семье не только я паршивая овца.

На это я промолчала. Мне было обидно, что он так неделикатно затронул историю, о которой я предпочла бы не вспоминать.

Автор дневника не пишет здесь, что именно она имеет в виду. Поскольку многим читателям это место может показаться непонятным, я считаю своим долгом объяснить, что пан Альбин Нементовский за восемь лет до событий, описываемых его племянницей, был героем довольно неприятного судебного иска. Речь шла о совращении несовершеннолетней девушки, панны Л. 3., родители которой были очень возмущены. Пана Альбина приговорили к двум годам заключения. (Примечание Т. Д.-М.)

— А ты уверена, — спросил дядя, — что это письмо не какая-то мистификация?

— Абсолютно уверена.

— Гм, а может, его написал твой милый муженек сам, чтобы удостовериться, что ты не заглядываешь в его переписку?

— Да вы что, дядюшка! Разве Яцек способен на такие уловки?

— И то правда. Сдается мне, что он не очень сообразительный.

— К тому же письмо, несомненно, написано женской рукой. Нет, оно безусловно настоящее. Да и поведение Яцека еще больше убеждает меня, что дело весьма серьезное.

— Так, говоришь, он сегодня едет в Париж?

— Не знаю. Так он мне сказал. А я разве знаю, куда он едет. К тому же случайно узнала, что Яцек забрал из банка все деньги.

Дядя Альбин протяжного свистнул.

— Все?.. А сколько же это?

— Пятьдесят две тысячи.

— А, черт! Имеют же люди деньги, — вскользь заметил дядя, а затем спросил: — И не оставил ничего?

— Почему же, оставил какие-то там несколько сот злотых: Но это не имеет значения.

— Если сравнить с той суммой — то конечно. А скажи, детка, ты уже говорила об этом с родителями?

— Упаси боже, дядя! Представьте себе, как посмотрит на это папа.

— Конечно, тот старый дурак наделал бы шороху. Ты, дорогая, повела себя очень разумно, что не обмолвилась о своем открытии ни мужу, ни родителям. Это дело требует полной секретности.

Я взяла его за руку.

— Дорогой дядюшка, вы мне поможете, да?..