Дневник пани Ганки

С той поры, как дядя Довгирд получил какой-то особенно неприятный ревматизм, он отказался от дипломатической службы и находился то ли где-то на юге – то ли у себя в имении под Ленчицей. Дядю Довгирда я знала не слишком хорошо. Два или три раза он посещал моих родителей – пока я была обручена, потом еще – на нашей свадьбе и когда мы год назад встречались с ним в Хулване. Говорил, что именно Египет лучше всего влияет на его ревматизм.

Но хотя мы знакомы очень слабо, он действительно меня любит. Да и я всегда питала к нему симпатию. Он привлекателен уже своей внешностью. Мало напоминает дипломата. По крайней мере вид у него не международный, а совершенно польский. Очень похож он на пана Эдварда Платера из Осухова и на Войцеха Коссака^[45].

Я с нетерпением ждала звонка Тото и ужасно обрадовалась, когда он заявил мне, что дядя Довгирд у себя в Кочинцах под Ленчицей.

– Ах, это прекрасно! – воскликнула я, а поскольку и решения принимаю быстро, то сказала: – Знаешь, у меня безумное желание проведать его. Не поедешь со мной?

Тото не было нужды повторять предложение дважды. Он никогда не может долго усидеть на месте. Часом позже он заехал за мной на своей машине. Я уже была готова. Только быстренько заглянула в ванную. Пакет лежал на своем месте. Я успокоилась, закрыла ванную на ключ, а ключ спрятала между старыми журналами в холле.

Тото поглядывал на меня с удивлением.

– И что это за странные манипуляции? – спросил.

Я ответила смехом. На все подозрения Тото следует отвечать смехом. Он не умеет сосредотачиваться на одной мысли больше пары минут. Разве что речь о лошадях, охоте или машинах. Когда я садилась в автомобиль, внимательно осмотрелась, но не заметила тех агентов, что следят за моим окном. Наверняка им это уже надоело и они отказались от дальнейшего следствия.

Только когда в такой прекрасный морозный, снежный день выедешь за город, видишь, как много мы теряем в домашних стенах. Господи, как же здесь чудесно!

Тото рассказывал мне о какой-то, если верить ему, важной трансакции, которую он проводил в последние дни. Продал из своих конюшен двадцать арабских кобылиц в Америку. Во всем этом главным для него была не хорошая цена, которую он получил за лошадей, но сам факт, что американский конезаводчик признаёт его конюшни лучшими в Европе. Я слушала его вполуха, одновременно раздумывая о красоте природы и о том, отчего не пишу стихи.

С детства я была очень впечатлительна: любила красоту цветов, восходы и закаты солнца, заснеженные поля и всякие такие вещи. Уже в третьем классе пыталась написать стихи. Маменька говорила, очень хорошие. Было их у меня где-то три тетради. Увы, куда-то подевались. А в той суматохе, в которой я живу, так редко выпадает минутка свободного времени, чтобы сесть и сочинить стих.

Если на лето уеду в Холдов, обязательно займусь этим.

В Кочинцах я не была еще ни разу, хотя должна была бы заинтересоваться ими, поскольку однажды, когда невероятно долгая жизнь дядюшки Довгирда закончится, они достанутся нам в наследство.

В Кочинцы дорога вела по длинной аллее, а потом – сквозь густой парк. Само поместье не производило приятного впечатления. Был это двухэтажный тяжелый дом, напоминающий какой-нибудь прусский вокзал. Когда мы остановились перед дверьми, а на сигнал, казалось, никто не отреагировал, мы даже на миг подумали, что заблудились и попали куда-то не туда. Но тут от задней двери прибежал лакей и пояснил, что главный вход на зиму закрыт, поскольку не отапливается. И потому мы поехали к боковому въезду.

По широким ступеням мы поднялись наверх. Дядя Довгирд поприветствовал нас на пороге в довольно оригинальном наряде: на голове его была меховая шапка, на плечи наброшена бекеша из белой овчины, а на ногах – клетчатые немецкие теплые тапочки на меху. Как же он изменился! Я всегда помнила его как изысканного худощавого господина с моноклем в глазу, моноклем, который так прекрасно подходил к длинному худому иссушенному лицу с острыми чертами. Он пополнел, щеки его слегка свисали, на носу были толстые очки. Давно не стриженные усы казались большой седой щеткой.

Тото, титулуя дядю в каждой фразе, напомнил «уважаемому господину послу», что некогда он имел честь его знать. Какие же смешные бывают эти мужчины в своем ранжировании мира. Для Тото, который ведь не был ни от кого зависим, дядя Довгирд оставался персоной важной, а его присутствие так поглощало Тото, что он, казалось, позабыл и обо мне. Дядя Довгирд и правда некогда играл немалую роль в политической и общественной жизни. И доныне, говорят, к нему обращаются за советами. Но для меня совершенно ясно, что дядя Довгирд – просто старый человек милой внешности и с довольно оригинальным способом бытия.

Не пойми откуда высыпало еще пять-шесть человек. Какие-то далекие кузины, отставной генерал, какой-то юноша, сердечно приветствовавший Тото. Мы прошли в большую библиотеку, несколько запущенную, но все еще красивую. Гамбургский ампир в лучшем своем проявлении. Кресла выстелены флорентийской кожей, а стол накрыт толстым зеленым сукном.