Дневник Павлика Дольского

26 марта

Третьего дня доктор позволил мне встать с постели, но отнюдь не выезжать, и с этого дня в голову мою засел план решительного объяснения с Лидой. По правде сказать, мои надежды на успех основались отчасти на ее записке, – но что же доказывает эта записка? Она была вызвана исключительно желанием выгородить Мишу; теперь мне это ясно, как день, но тогда я видел в ней совсем другое. Я ходил по своей квартире в каком-то опьянении. Из последних стихов Тютчева я безнадежность как-то забыл, а думал только о блаженстве быть мужем Лиды, посвятить ей весь остаток сил и жизни. Вчера мой план окончательно созрел, а сейчас я привел его в исполнение. Я просил доктора приехать сегодня пораньше, чтобы посмотреть на действие новой укрепляющей микстуры. Он явился в десять часов, остался очень доволен и микстурой, и моим вниманием к его лечению и выразил надежду, что дней через десять он, вероятно, позволит мне выехать. Только что он вышел за дверь, я оделся и полетел на Сергиевскую. План мой основывался на том, что Марья Петровна встает очень поздно и что в такой ранний час гостей я не застану. Расчет удался вполне. Лида сидела одна в зале за фортепиано и разучивала какую-то сонату. Она мне очень обрадовалась и хотела сейчас же бежать будить Марью Петровну; я насилу убедил ее этого не делать. Мы начали болтать о разных пустяках, время уходило; я знал, что такой удобной минуты мне долго не дождаться, а между тем непреодолимая робость сковывала мне язык. Наконец я решился. Я начал очень издалека; заговорил о своем горьком одиночестве, о том, что Лида одна могла бы сразу прекратить все мои печали и болезни, но все-таки ничего не выходило: гордый язык свободного человека, которым я собирался говорить с Лидой, понизился на несколько тонов. Лида с самого начала моей рацеи смотрела как-то особенно лукаво и все хотела что-то сказать, но не решалась. Она не выдержала, как всегда.

– Павлик, говорите яснее. Вы мне делаете предложение? Да? Ах, какой вы милый, как я рада!

Она вскочила с места и схватила меня за руки.

– Это не сон, Лида? – вскричал я, вне себя от восторга, стискивая ее пальцы, – вы соглашаетесь быть моей женой?

Лида отшатнулась и села на прежнее место.

– Ах, нет, Павлик, этого я не могу, а все-таки мне очень приятно, что вы мне сделали предложение.

– Что же это значит, Лида? За что вы меня так мучите?

– Это большой секрет, но, так и быть, я вам скажу все. Я обещала выйти за Мишу.

– Как за Мишу? Ведь он еще в корпусе.

– Через четыре месяца он будет офицером, и тогда мы сейчас же поженимся, а если по молодости лет ему не позволят, он возьмет медицинское свидетельство и сейчас выйдет в отставку, а после опять вернется в полк. Мы это давно решили. Когда я еще была в институте, мы уже любили друг друга. Видите, как я вас люблю, какой я вам секрет открыла? Этого никто, никто не знает. Мне так стало вас жалко, когда вы заговорили про ваше это… одиночество, что если б я не обещала Мише, я бы непременно вышла за вас. Знаете что? Женитесь на тете! Мы бы тогда все жили вместе… Вот было бы весело! Не хотите? Ну, пожалуйста, женитесь хоть для меня… А я могу рассказывать, что вы мне сделали предложение?

Я молчал.

– Ну, хорошо, я не буду рассказывать; я вижу, что вы этого не хотите. Я только расскажу Мише… Мише можно?

– О, конечно, Мише можно! – воскликнул я в порыве отчаяния. – Не только можно, но и должно. Еще бы не рассказать Мише! Он будет вашим мужем, для всякого другого человека было бы довольно такого счастья, но для Миши мало. Ему для полного торжества нужно еще вдоволь насмеяться и наглумиться над бедным стариком, у которого ничего не осталось в жизни…

Лида опять вскочила с места и обвила руками мою шею.

– Павлик, милый, простите меня, я сказала большую глупость. Нет, нет, поверьте, я никому не расскажу: ни тете, ни Мише, никому, никому. Пусть это останется тайной между нами. Вы ведь будете любить меня по-прежнему. Мы останемся друзьями?

Я почувствовал, что могу разрыдаться, как ребенок, и убежал домой.

Ну, вот и конец «моей последней любви», из которой ушло только блаженство, а безнадежность осталась вполне. Должен сознаться, что сейчас, вернувшись домой, я почувствовал какое-то облегчение. По крайней мере, все определилось, не будет больше тревог и волнений. Теперь без помехи стану продолжать эти записки. Я начал их с целью подвести итоги прошлой жизни, но увлекся текущими событиями. Теперь совсем не будет текущих событий, останутся одни итоги.

Но что мне больше всего понравилось в объяснениях Лиды, это то медицинское свидетельство, которое собирается взять Миша Козельский. Хотел бы я посмотреть на того доктора, который выдаст ему свидетельство! Он здоров, как бревно. Если бы медицинские факультеты всего земного шара собрались в Петербурге, они не могли бы, я думаю, найти в нем никакой болезни. Ведь для того, чтобы быть больным, надо все-таки быть человеком мыслящим, просвещенным… А разве у бревен бывают болезни?