Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага. 1942-1948

— Ну, это всего лишь газета. Все мы знаем, как ведут себя немецкие генералы. Но где отчет Бехлера? Я говорю и от его имени. Мои жалобы — это и его жалобы. Так мы решили, и он явно дал мне понять, что нуждается в поддержке против Запозданского.

— У нас нет такого рапорта, — ответил Вайнерт.

— Это значит, что Запозданский просто изъял его, как, очевидно, и наши более ранние отчеты, — настаивал я.

— Ничего подобного, — возразил Вайнерт. — Есть рапорт о вашем отношении к тому, как ведет себя Красная армия, и из него ясно следует, что вы не годитесь для подобной работы.

— Слово одного человека ничего не значит, должны быть выслушаны обе стороны, товарищ Вайнерт. Если не соблюдать этот элементарный принцип, то я вообще был бы избавлен от многих проблем.

— Что ж, мы уже выслушали вас, — объявил Вайнерт, завершая наш разговор. — В рапорте на вас ничего не было преувеличено.

26 марта 1945 г.

Меня продержали под арестом в здании Национального комитета примерно в течение недели. Наверное, решали, что со мной делать. Наконец я вернулся в Лунево.

Конечно, после этого я стал гораздо более осторожным при составлении отчетов. Ведь один факт того, что я упомянул, будто творившееся в Германии должно на долгие годы вбить тяжелый клин в отношения между Германией и Советским Союзом, явился достаточной причиной для того, чтобы обвинить меня в антисоветской клевете на Красную армию.

Глава 9 Роспуск Национального комитета

9 мая 1946 г.

Прошел год, как кончилась война. С каким нетерпением мы ждали ее окончания и насколько полным было наше разочарование, когда это наконец произошло! Ничего из того, ради чего мы работали, так и не было исполнено. Третий рейх встретил свой конец при обстоятельствах, которых мы всеми силами старались избежать, а конец войны вовсе не стал для нас днем возвращения домой. Национальный комитет продолжал свое прозябание все лето 1945 года. В июне двум первым его членам, Рейхеру и Вилмсу, разрешили уехать в Германию. Спустя некоторое время за ними последовало большое число эмигрантов-коммунистов и тех, кто, подобно Бехлеру, был готов безоговорочно выполнять то, чего, как казалось, хочет Москва. Потому что на практике оказалось гораздо сложнее определять официальный курс партии на практическое построение послевоенного общества из загадочных намеков и подсказок, как это преподавали в теории в антифашистской школе. То, что вчера считалось официальной партийной линией, сегодня могло стать уклоном и наоборот. В связи с этим официальная точка зрения на федеральную Германию, квоты по стали, восточные границы, разоружение и репарации менялась трижды или даже четырежды. Только те, кто мог, не колеблясь, выражать свое шумное одобрение этим броскам из стороны в сторону, как будто в них и заключалась истина в последней инстанции, которую невозможно оспорить, считались настоящими большевиками.

Такое положение достигло своего пика при обсуждении вопроса о границе по Одеру и Нейсе. И хотя мне по десять раз на дню внушали мысль о том, что именно такой порядок вещей будет олицетворять собой верность принципам интернационализма, национального самоопределения и взаимопонимания между народами, мои эмоции никак не могли примириться с этим, хотя разум успел покориться. Но оставим чувства. Диалектическое мышление — превыше всего. Ведь традиционным для коммунистов принципом является тот, что национальный вопрос должен быть подчинен интересам социальной революции. Для убежденного революционера даже ущемление собственной нации должно быть на втором плане, если того потребуют международная стратегия и тактика.

Если начать с допущения, что Советский Союз как первое и единственное в мире социалистическое государство фактически является ядром революционного движения, что его существование и успехи зависят от этого движения, то, подобно немецким коммунистам, советские должны пожертвовать интересами своего народа в вопросе о немецко-польской границе.

Аннексия Польшей трех немецких провинций, точнее, передача их Польше так называемыми великими государствами, естественно, решила вопрос о борьбе между Востоком и Западом за влияние в Польше в пользу Советского Союза. Поляки в Лондоне думали, что они могут блокировать стремление польских коммунистов стать единственными выразителями вековых стремлений к увеличению польских территорий до реки Одер, превратив эти требования в свои собственные. В этом они сумели заручиться поддержкой англичан, которые тем самым надеялись предотвратить превращение Польши в ориентированную на Москву народную демократию. Но Лондон явно упустил тот пункт, что если Польша примет эти территории, то ей придется следовать политике Москвы. Как сможет Польша отстоять эти территории от претензий реваншистов без поддержки Советского Союза? Сентябрь 1939 года продемонстрировал, чего стоили гарантии Запада даже антисоветской Польше, враждовавшей тогда с Германией.