Дневник плохого года

Таким образом, чтобы высказаться подобно Пинтеру, нужна определенная отвага. Вполне возможно, Пинтер прекрасно понимает, что его ловко опровергнут, унизят, даже осмеют. Несмотря на это, он делает первый выстрел и собирается с духом перед выстрелом ответным. Совершенное им, возможно, безрассудство, но не трусость. Близки времена, когда насилие и позор примут такие масштабы, что сокрушат всякую расчетливость и всякое благоразумие; останется только действовать, сиречь говорить.

небольшие экскурсы — колеблется между Meinungen[28] и Ansichten[29]. Meinungen — это мнения, говорит Бруно, но мнения, подверженные переменам настроения.

Я, Аня, пользу намерен извлечь из этих денег. Пусть для разнообразия поработают, вместо того чтобы мирно дремать на банковском счете. С трех миллионов я легко могу получать четырнадцать-пятнадцать процентов.

Мы с тобой наварим пятнадцать процентов, пять отдадим ему, остальное заберем как комиссионные, как плоды интеллектуального труда. Это, между прочим, триста тысяч в год. Если он протянет еще три года, у нас будет миллион. А он и не узнает. Для него проценты по - прежнему будут ежеквартально набегать.

27. О музыке

Пару десятилетий назад в приемных врачей скуку разгоняли тихой музыкой: звучали сентиментальные бродвейские песенки, популярная классика вроде «Времен года» Вивальди. Сейчас, однако, приходится слушать механическую, бьющую по ушам музыку, любимую молодежью. Взрослые, затерроризированные своими отпрысками, терпят молча: faute de mieux[30] эта музыка стала и их музыкой тоже.

Разрыв вряд ли залатают. Хорошее вытесняется плохим: то, что называют «классической» музыкой, просто больше не является культурной валютой. Можно ли сказать о такой эволюции что-нибудь существенное, или остается только шепотом ворчать на эту тему?

, которых я придерживался вчера, совсем не обязательно те же, которых я придерживаюсь сегодня. напротив, являются более твердыми, более продуманными.

А обо мне ты забыл? Как это он не узнает, если деньги будут ни с того ни с сего исчезать со счета и уплывать на рынок ценных бумаг?

Он не узнает, потому что все его выписки со счета, все его данные в электронном виде будут проходить через меня. Я их буду отводить. Пускать в обход. Я их приведу в порядок. По крайней мере, на время.

Музыка выражает чувство, то есть облекает чувство в форму и дает ему пристанище, не в пространстве, а во времени. В той же степени, в какой у музыки есть история, представляющая собой нечто большее, чем официальная история развития, история должна быть и у наших чувств. Пожалуй, определенные чувства, в прошлом нашедшие выражение в музыке и зафиксированные — в той степени, в какой музыку можно зафиксировать в виде нот на бумаге, — стали нам так чужды, что у нас больше не получается считать их чувствами и мы способны уловить их лишь после длительного и глубокого погружения в историю и философию музыки, философскую историю музыки, историю музыки как историю чуткой души.

После такого вступления легко перейти к определению чувств, не доживших до XXI века нашей эры. Начнем, пожалуй, с музыки XIX столетия, поскольку среди нас еще остались те, для кого внутренняя жизнь человека XIX столетия пока не окончательно отошла в прошлое.

Когда мы последний раз общались, Бруно склонялся к тому, чтобы отдать предпочтение Meinungen.

Да ты спятил! Если его бухгалтер что-нибудь заподозрит, или если он умрет и начнется дело о наследстве, обязательно выйдут на тебя. Ты загремишь за решетку. И карьере твоей тогда конец.

Возьмем пение. Бельканто XIX века в кинестетическом аспекте очень далеко отстоит от нынешнего пения. Певцов XIX века учили петь с диафрагмы (из легких, из «сердца»), голову держать высоко, чтобы звук получался широким, округлым, заполняющим пространство. Считалось, что такая манера пения выражает нравственное благородство. На концертах — разумеется, исполнявшихся только вживую — слушателям являли контраст меж бренной оболочкой и творимым ею голосом, отрекшимся от плоти, воспарившим над нею, как нечто трансцендентное, но ощутимое.