Дневник плохого года

Хорошего понемножку и отпустил ее.

* * *

Аня сказала, что разочарована — она думала, ваша книга будет совсем о другом. По секрету сказала. Надеюсь, вы не сердитесь. И не обижаетесь. Вы,

13. О писательской жизни

Все годы, что я провел в качестве профессора литературы, ориентируя молодых людей среди книг, всегда значивших для меня больше, нежели для моих студентов, я подбадривал себя мыслью, что в душе я не преподаватель, а романист. И действительно, скромное признание я завоевал скорее как романист, чем как преподаватель.

Однако сейчас критики выучили новый рефрен. В душе, говорят критики, он, оказывается, не романист, а педант, не серьезный автор, а простой любитель. Сам я на данном жизненном этапе начинаю задумываться, а так ли уж они неправы — возможно, всё время, что я считал себя замаскированным, я в действительности был наг.

В общественной жизни моя нынешняя роль — это роль человека выдающегося (чем конкретно выдающегося, никто припомнить не может), этакой достопримечательности, которую периодически приносят со склада и отряхивают от пыли, чтобы услышать несколько слов по поводу того или иного события в мире культуры (открытия нового зала в картинной галерее, вручения премии на фестивале поэзии), а затем снова запирают в буфет. Смешная в своей провинциальности судьба, судьба, достойная человека, пятьдесят лет назад отряхнувшего с башмаков пыль провинции и отправившегося в большой мир с намерением вести la vie boheme.

Дело в том, что я никогда не вел богемную жизнь, ни прежде, ни теперь. В душе я всегда был антисибаритом, если можно так выразиться; более того, я верил в порядок, в упорядоченность. Однажды какое-нибудь официальное лицо повесит ленту на мою впалую грудь, и тем поставит точку в моей реассимиляции в общество. Homais, c'est moi[43].

После долгого молчания — письмо от Ани, из Брисбена.

Ola Senor!

«Оно [вдохновение] представляется мне не тем состоянием, когда всё получается без усилий, — пишет Габриель Гарсиа Маркес, — не божественным шепотом, но секундой, когда, посредством упорства и сосредоточенности, сливаешься в одно со своим сочинением… Ты пришпориваешь его, оно пришпоривает тебя… Все препятствия сглаживаются, все противоречия исчезают, ты постигаешь то, что и не мечтал постичь, и в этот момент в мире не существует абсолютно ничего лучше писательского труда».[45]

Раз или два в жизни я испытал полет души, описанный Гарсиа Маркесом. Возможно, такие полеты действительно даются как вознаграждение за упорство, хотя, по-моему, словосочетание «ровное пламя» точнее характеризует данное явление. Впрочем, как бы мы его ни называли, со мной такого больше не случается.

Я читаю произведения других писателей, читаю насыщенные описания, тщательно продуманные, терпеливо проработанные с целью вызвать перед мысленным взором впечатляющие картины, и падаю духом. Отображение действительности мне и раньше не давалось, а сейчас я и вовсе вряд ли на такое решусь. Правда в том, что я всегда недолюбливал видимый мир; нужно вмешательство извне, толчок, чтобы я стал воссоздавать его в словах.

кадр). А теперь я обиняками говорю кое-что еще, что мне говорить необязательно, потому что вы, конечно, и так понимаете.

Но к этому вашему последнему достижению я серьезно отнесся. Мы с Аней всю книжку обсудили, главу за главой, параграф за параграфом, суждение за суждением по косточкам разобрали. Я высказывал свои соображения Ане, она — мне. Вы спросите, каков наш вердикт? Дайте подумать, как лучше выразиться.

Конечно, растущее отчуждение от мира является уделом многих писателей, по мере того как они стареют, охладевают, перегорают. Ткань их прозы истончается, проработка характеров и поступков становится более схематичной. Эти симптомы обычно приписывают убыванию творческой силы; несомненно, процесс связан с истощением физических сил, прежде всего сексуального желания. Впрочем, если взглянуть изнутри, тот же самый процесс может получить совсем другое толкование: почему бы не расценить его как освобождение, очищение ума для более важных задач?